Этот странный Никас Сафронов: интервью о начале пути...

  — Надо бы начать с вопроса — как вы начинали? Но я хотел бы спросить, кто был самым сложным вашим клиентом?

  — Был, к примеру, клиент по фамилии Семенов, брат которого некогда возглавлял крупный российский банк. Так вот он заказал мне портрет своей дочери. Он сам жил то в Швейцарии, то на Рублевке, а дочь — в Америке. После того как с братом случилось несчастье, они уехали на Запад, но перед этим заказали портрет. Клиент посчитал, что дочь надо написать на фоне Манхеттена. Она была против. Но отец настаивал: мол, он как заказчик считает, что она «покорила Америку». Пришлось мне лететь в Соединенные Штаты. Она плохо позировала. Я за ней все время бегал по тусовкам, она все время исчезала, говорила, что ей неинтересно. Потом в Москве продолжалось то же самое. С горем пополам доделал работу. Отец сказал, что ему нравится. Она говорит: «Папа, ты же мне ее подаришь?» — «Ну конечно». — «А я, — говорит она, — не хочу на фоне Манхеттена, хочу на фоне знаков Зодиака». Отец мне и говорит — переделывайте. Я ему: «Вы сначала заплатите за работу, вы же сказали, что вам нравится». А он мне: «Вы за моей дочкой ухаживали»…Я ему: «Да вы шутите, чтобы я да за вашей дочкой…»

  — Заплатили за картину-то?

  — Нет, но я пообещал, что всем расскажу, что он негодяй. А он сказал, что напустит на меня свою налоговую инспекцию. В общем, мы решили расстаться никак. Потом я дописал эту работу в сюрреалистическом стиле, женщина получилась на ней как бы полукаменная. Один коллекционер ее приобрел за сумму втрое большую, чем заплатил бы Семенов.

  Что-то похожее у меня было с некой Лилианой, есть такая дама-экстрасенс. Написав ее, я ей решил польстить. Ей было тогда лет 45, я сделал ей чуть более 30. Омолодил, короче. Она посмотрела и говорит: «Нет, здесь какая-то старуха. Не возьму портрет». Я в тот день в сердцах пошел в казино, а картину на это время отдал в гардероб. Тут подходит человек, говорит, что он мой поклонник и хочет когда-нибудь купить мою картину. Любую. Я взял полотно из гардероба, он посмотрел на него и говорит: «Нравится». Было это в казино Golden Palace. Он прямо там заплатил за нее тысяч десять, потом я играл с ним и проиграл эти деньги. Он, правда, мне их вернул. А про Лилиану эту мой друг Юрий Лонго, к сожалению, уже покойный, сказал: «Никас, не ссорься с ней. Она хороший человек. Сделай ты ей молодой портрет». Ну я и сделал — уже без позирования — ее портрет как девушки лет 18. Этот ей понравился. Женщины — они очень субъективны. И с женщиной порой работать бывает очень сложно.

  Вот, например, Устинов, генеральный прокурор, ему что важно — костюм, атрибутика, чтобы все соответствовало его статусу. А кто-то требует только внешнего сходства, и ему не важно, какой фон.

  Была еще интересная история с Гейдаром Алиевичем Алиевым. Я ведь до 1997 года не бывал в Азербайджане. Я тогда еще не собрал большой галереи президентов. А тут в Ульяновске вдруг как-то подошел ко мне азербайджанец Ариф, скромный такой, из местной диаспоры, все умолял меня прийти в гости. Жил он скромно, на окраине города. Но сказал, что может договориться, чтобы Гейдар Алиевич лично мне позировал. Я сказал: «Прекрасно». И уехал в Москву, и забыл про это. Прошел примерно месяц, звонит мне мэр Баку Алахвердиев и просит приехать. Я вначале согласился, но меня кто-то из знакомых стал отговаривать: «Ты с ума сошел, это же дикая страна». Я сказал, что считаю как раз наоборот.

  Я думал раньше, что Алиев — это такой маленький человек с большим носом. Вроде героя Михаила Шемякина из сказки Гофмана. Начал сомневаться, ехать ли. Что-то меня тогда страх обуял. Но мэр настойчиво уговаривал. Ну я решил, что надо ехать. В аэропорту меня никто не встретил — плохой знак, думаю. Но только выхожу из здания — оказывается, стоит эскорт. Две машины меня сопровождали в президентский отель рядом с дворцом. На следующее утро меня принимает президент. Я был приятно удивлен, увидев высокого красивого стройного человека французского стиля. Умного, тонкого, доброжелательного. После этого я ощутил Азербайджан чуть ли не как вторую родину.

  По просьбе Алиева я ездил в Нахичевань. В Баку, где я жил, когда писал президента, вечерами меня сопровождали его люди, все время пугали: мол, у нас около 350 художников рисовали Гейдара и он ни один портрет не взял домой, все отдавал в музеи. Эти разговоры вселили в меня страх — а выйдет ли портрет? Они мне внушaли: Гейдар Алиевич — наш гений и бог и т.д. Я уже начал смотреть глазами президентского окружения, как лучше ему угодить. И уехал с чувством, что не выполню заказ как надо, а через месяц у Алиева день рождения. Когда я сел в Москве перед холстом в мастерской и вспомнил его красивое и благородное лицо, все пошло как по маслу…

  — Заразились, значит, их подобострастием…

  — …Я привез портрет через месяц, на его 70-летие. Он посмотрел, отошел, потом снова подошел, глядел так минут пять-семь. Потом обнял меня, сказал: «Спасибо тебе». Это был, как мне сказали, единственный портрет, который он взял к себе домой.

  — Чтобы написать портрет, вам нужно разговаривать с человеком?

  — Конечно. С человеком лучше общаться в непринужденной обстановке, чтобы он не боялся, чтобы не было страха, такое бывает у врача-психиатра или у стоматолога.

  — Есть любимые темы для разговора или со всеми по-разному?

  — По-разному. Если кто-то любит детей, то начинаешь говорить об этом. У него сразу глаза блестят, он какие-то истории рассказывает, раскрепощается.

  Но вот когда я писал, например, Путина, то он специально не позировал. С ним вообще получилась какая-то мистическая история. Началось с того, что в 1987 году мне приснился сюрреалистический сон… 

  — Ну неужели Путин вам приснился в 1987-м?

  — Сон был странный и очень яркий. Я проснулся, сел за мольберт. У меня голографическое восприятие картин. Я тогда переписал этот сон на картину, где был и Чернобыль — взрыв, памятник свободы, разрубленный на две части. Сталин почему-то с обнаженной женщиной рядом, не знаю почему. Также Ленин, Гитлер, Воланд, парящий над всем этим. А совсем на заднем плане, где-то в правом верхнем углу, проблеск какого-то света и лицо молодого человека. И вот в 1999 году Путин становится премьером. К тому времени картина, которая называлась «Предчувствие Апокалипсиса», уже продалась, я и забыл про нее. И вдруг вижу на экране то самое лицо, что на картине.

  Я сделал какие-то наброски с него. Пришел приятель, привел человека, знающего Путина лично. Он спрашивает: «А можно я у вас этот эскиз Путина куплю?» Я говорю: «Ну пожалуйста, я вам его подарю, только он не закончен». Осенью 1999 года на одном мероприятии встречаю Путина. Говорю: «Вам рисунок мой подарили, но он не совсем закончен». Он отвечает: «Так это ничего, я же вам не позировал». «А можете, — спрашиваю, — мне попозировать?» Он говорит: «Давайте ближе к лету 2000-го». «А вот у меня с собой блокнотик есть, можно я сделаю зарисовки?» Он говорит: «Это ваше право». Я и стал делать наброски. Потом как-то в Кремле во время его выступления — а я уже «зарядился» на портрет — сел в первый ряд, сделал еще наброски. И все равно чего-то не хватало. Стал искать фотоматериалы. Все были неудачные. И окончательно получилось схватить образ, когда я увидел Путина в храме Христа Спасителя во время рождественской проповеди — у него в тот момент даже увлажнились глаза. Я подумал, что человек он верующий и необычный. На основе этого наброска я потом и сделал портрет. В январе 2000 года поместил репродукцию в раздел «Панорама» в «Огоньке». Мне звонит Чернов (тогда главный редактор «Огонька») и говорит: «Никас, звонил сам, хочет приобрести». Тут же многие захотели купить. Но пришел Вяхирев (тогда председатель «Газпрома»), купил портрет и еще какую-то картину. Я на радостях дал интервью в «Известиях». Ко мне приходят люди из «Газпрома»: «Никас, только не говорите никому, а то нас налоговики замучают потом». Я сказал: «Прошу прощения, не знал». 

  Вяхирев, как только Путин прошел по голосам, сразу портрет ему подарил. Насколько я знаю, президент был доволен портретом. Потом он больше действительно никому не позировал.

  — И все-таки, как вы свой путь начинали? Тоже случайно все произошло?

  — В художественное училище в Ростове я действительно случайно поступил. Не знал, куда пойти учиться. Тетка оставила полдома на три года и уехала по контракту в Сибирь. А я приехал тогда из Одессы, где я учился в мореходке. Я родился в Ульяновске в большой семье, и жить одному в целом доме в 17 лет — это было необычно, особенно в 70-е годы, поэтому я с легкостью бросил мореходку и переехал в Ростов. Только потом стал думать, чем заняться. Вспомнил, что в школе неплохо рисовал. Принес рисунки в училище. Там сказали, что это детский лепет, подготовки профессиональной нет. Лишь один педагог предложил: «Мне кажется, он талантлив, давайте на месяц его возьмем, потом, в крайнем случае, отчислим». И тогда у меня возникло желание доказать, что я на что-то способен. Когда все уходили на пляж, я шел в студию и писал, писал.

  В армию я ушел с третьего курса. За службу в армии, в ракетных войсках, мне даже дали грамоту. Хотя были очень большие сложности. Я на посту рисовал. Моему командиру, некоему Волюхову, доносили об этом. Он вылавливал меня, делал шмон, находил картины, сжигал. Когда он подбрасывал уже остатки картин в костер, то приговаривал: «Сынок, ты же хороший парень, у тебя же папа военный, я тебя сделаю солдатом». В общем, от армии у меня осталось впечатление, как от испанской инквизиции.

  Пока я служил, умерла моя мама. И, вернувшись из армии, с училищем и вообще с Ростовом я решил покончить. Поехал в Паневежис — там жили мамины родственники. Она сама тоже была из-под Паневежиса. Их в 30-х сослали на Сахалин потому, что у них мельница была. Мой отец служил там в армии, они познакомились. Потом переехали в Ульяновск, отец преподавал в танковом училище, потом вышел в отставку и пошел на завод.

  В Паневежисе я устроился художником на льнокомбинат и одновременно в местный театр к Мельтинису.

  — В то время многие художники пытались найти возможность сбыть свои картины иностранцам. Что, мягко говоря, не совсем поощрялось советскими властями… 

  — Отношения с этими службами у меня были специфическими. В институте ко мне несколько раз приходили люди в штатском, пытались завербовать. Я всякий раз отказывал — из страха, что не смогу принадлежать себе.

  В 1985 году я женился на француженке, хотя после службы в ракетных войсках думал, что никогда не попаду за границу. Так что были препятствия. К тому же не было особенного стремления, но убедили друзья: мол, красивая девушка, модель, даже учится в Сорбонне. Но потом выявилась несовместимость. Ровно через месяц я подал на развод. Понял, что деньги не помогут, не смогу жить с этим человеком. Но у меня осталась возможность выезда за границу.

  А еще в 1985–1986 возник некий Жан Луиджи Черази, который стал покупать мои картины. Хотя ему намекали, что, мол, мы вам не советуем связываться с эти художником, он у нас на особом счету. Видимо, потому, что я выставлялся на эротической выставке в Японии, потом в Италии, Канаде. А в 1990 году, когда я уже давно оставил эту тему, вдруг обнаружил, что в одном эротическом альбоме назван в числе 14 ведущих художников мира.

  Так вот, в начале 80-х ко мне приходили всякие люди, говорили: «Вот вы рисуете «обнаженку», а у нас в России всего этого нет. Если вы бросите это дело, то мы вам разрешим писать наших политических деятелей. Будете выезжать, будем вас поощрять, быстро получите заслуженного, народного». Когда ко мне приходил очередной такой посланец, я ему говорил: «Какое у вас хорошее лицо, давайте я ваш портрет напишу».

  — И они отстали наконец?

  — Ну не сразу. У этого Черази, влюбившегося в мои картины, папа был какой-то высокий чин в Коммунистической партии Италии, а сам он учился в МГУ. Провели беседу, но, вопреки советам, он все равно имел со мной дело. И в подъезде какого-нибудь дома я передавал ему картины, а он мне деньги.

  — Валютные махинации, в общем. Сколько он платил, если не секрет?

  — По $200, по $300. По тем временам прилично. Потом пригласил меня к себе в Италию. Я работал у него на вилле и с разными галереями. Так что к концу 80-х уже часто выезжал. И вдруг началась перестройка, я вернулся в Россию, тут появилось много клиентов. Стали покупать картины «в стиле Дали», в стиле сюрреализма, ну и портреты. Скупали в огромном количестве. Мне тогда приносили по $100–150 тыс. за раз. Я играл в казино, тратил огромные суммы, пока не произошел дефолт. Я потерял большие деньги в Соцэкономбанке, а был четвертым по размерам сбережений вкладчиком. Тогда я перестал играть в казино. В память мамы построил часовню, потом построил храм в Ульяновске. Я всегда знал, что, заработав три копейки, одну надо отдать на благотворительность. Я отдаю полторы-две. К тому же портреты заказывали всегда.

  — Я не очень понимаю мотивацию человека, заказывающего свой портрет. Может, объясните, зачем ему это?

  — Не думаю, что так проявляется комплекс неполноценности. Папы римские, короли хотят оставить о себе память для потомков и в живописи. Детям, внукам, правнукам… Вот, например, недавно мне позвонила одна дама и заказала портрет сына, которого уже нет. Прислала его фотографию. Качество ужасное. Я говорю, что не возьмусь. Она умоляла: «Хочу, чтобы именно вы его написали. Я умру, мои дети и внуки будут дорожить этим портретом, и память о моем сыне останется в веках».

  — А к вашим многочисленным вельможным клиентам вы часто обращаетесь за помощью?

  — Я как-то на одном мероприятии познакомился с Шанцевым. Сказал ему: «Валерий Павлинович, давайте я вам книгу свою подарю, могу завтра с водителем прислать». Он мне: «А тебе западло ко мне прийти в гости?» Я говорю: «С удовольствием». Звоню, но дозвониться не могу. Прошло какое-то время, я снова с ним пересекаюсь на каком-то мероприятии, снова договариваюсь и наконец попадаю, иду с подарком, вручаю. «Ты что, так и уйдешь? Тебе что-нибудь надо?» Нет, говорю. «Ты первый человек, который ничего не попросил за три года». «Тогда прошу попозировать мне». — «А что за портрет ты хочешь?» — «А просто — в дружбу», — говорю. «Ха, брат, ты самое дорогое у меня просишь. В 93-м году был у меня друг, предал. Теперь бегает вокруг меня. Нет, брат, у меня друзей нет. Ну, давай попробуем». 

  Начали работать. Я несколько раз приезжал к нему на дачу. Параллельно играли в бильярд. Я сам-то не умею хорошо играть. Ему со мной было неинтересно. Я позвонил, когда закончил портрет. Шанцев пришел. Посмотрел, забрал портрет и, уходя, в дверях обернулся и сказал: «Кстати, что ты просил, у тебя есть». 

  Есть люди, интересные сами по себе. И я хочу их оставить для личной истории.

  — А вы с кем-то из этих великих ссорились?

  — Не помню, чтобы совсем рассорился с кем-нибудь.

  — Они же иногда хамы?

  — С художниками как-то нет. Они стараются. Я, например, узнал позднее, что, оказывается, попасть к Гейдару Алиеву было очень сложно. Но я неоднократно просил его принять многих, кто ко мне обращался, и он это делал.

  — Так, значит, вы просили за кого-то?

  — Да, человек за пять просил. Я иногда, в какой-то жизненной сложной ситуации думаю: а как бы поступил, например, Михалков, или Леонардо да Винчи, или еще кто-то. Ситуации бывают действительно сложные. 

  — А вы по поведению близки Михалкову?

  — Нет. В определенных ситуациях, когда я что-то делаю, например, помогаю, думаю, что вот так, наверное, поступил бы Никулин. Я, кстати, с ним встречался несколько раз. Мы даже договорились о портрете. Но его в тот же день забрали в больницу, и он, к сожалению, не вернулся. Никулин был доброжелательный, всем пытался помочь. Возьмите того же Моргунова. Вот он был другой, более прижимистый и грубый. А мне на роду написано помогать людям — у меня 12 поколений священников по отцу. Поэтому я делаю это с удовольствием.

  — Сейчас профессия художника модная? Молодым людям стоит о ней подумать? 

  — Говорят, только в одной Москве примерно 300 тыс. художников. И каждый год институты выпускают в мир еще около 10 тыс. Но состоятся всего несколько процентов из них. У нас в училище был парень. Когда он работал с красками, я завидовал. Прошло лет пятнадцать. Я его встретил — он работал дворником, спился. 

  — Строгановка хорошее образование дает?

  — Я думаю, сейчас все образование уже не то. Раньше было лучше. Сегодня я отдал бы предпочтение Суриковскому училищу. Там замечательный ректор — Анатолий Андреевич Бичуков, прекрасный скульптор.

  — Есть ведь масса людей, которые вообще не обладают вкусом, но идут работать в художественную сферу. Условно говоря, на Измайловский развал. Сегодня телевидение диктует дурновкусие всякое, и в искусстве происходит то же самое. Можно ведь очень неплохо зарабатывать и на низкопробном искусстве. На вкусах толпы. 

  — Я, вообще, за то, чтобы человек проходил все этапы становления в жизни — влюблялся и страдал, ошибался, но набирал опыт. Когда Брынцалову предложили встретиться со мной, он вначале отказал. Сказал, что, мол, Никас будет надо мной смеяться. «Да не буду, — говорю, — я над вами смеяться. Это ваша жизнь, и я это уважаю. Живите как хотите». Сегодня у тебя кошечки-копилки, а завтра ты созреешь для чего-то нового, например, Дюрера или Пикассо.

  У меня есть один знакомый, таможенник. У него в квартире — 30-е годы, авангард. Как-то мы у него хорошо выпили, я говорю: «Скажи честно, тебе нравится или нет?» «Честно, — говорит, — нет, не нравится, но мой друг рекомендует покупать». — «Ну хорошо, созревай». На самом деле человек должен любить то, что любит. Не уподобляться никому. Есть свой вкус, и ты не должен его ни афишировать, ни особо скрывать.

  — Вы известный человек. Вы про себя думаете, что уже вошли в учебники? 

  — Я одному своему известному другу написал портрет, он сделал из него открытки и как-то поехал в Израиль. Там к нему за автографом подошла девушка и увидела, кто автор портрета. «Так мы же Сафронова изучаем как классика в школе». Он ее спрашивает: «А кого еще из русских вы изучаете?» Она говорит: «Пикассо и Дали». Мне было приятно это услышать. Хорошо, конечно, когда ты дочь Сафина, тебя зовут Алсу и тебе помогают в творчестве. У меня такого не было. Мой путь — тернистый. Здесь так много недоброжелателей и завистников. Вот я узнаю’ недавно, что один известный художник заказал статью против меня. И он заплатил очень много. Люди мучаются. Я им говорю: ребята, мир огромен, заказов масса. Работайте, зарабатывайте, всем хватит. Сейчас я вообще улетаю в Оман, к султану, потом в Дубай, потом во Францию... Но нет, говорят, ему повезло, он с кем-то дружит, кого-то ублажает и поэтому получает заказы.

  — Последний вопрос: «Черный квадрат» Малевича стоит миллион долларов или Потанин за него переплатил?

  — Нет, он стоит один доллар, еще десять — рама. Это просто раскрученная вещь. Если вы взяли свой костюм, доказали, что он уникален и продали за миллион, то завтра есть все шансы продать его за два. Обязательно найдется человек, который захочет купить. Есть ажиотаж вокруг чего-то. Конечно, «Квадрат» не стоит ничего. Допустим, мы забыли, не знаем, кто такие Малевич, Дали, Леонардо да Винчи. Конечно, в этом случае выбор никогда не упадет на «Черный квадрат». Его даже не заметят.

  Я создал свою технику живописного письма и выставил картины в Лондоне. Большую часть купили. А в Бельгии через полгода я выставил штук 25. Купили 18. Приходят как-то уже на закрытие муж с женой, спрашивают, сколько стоит. «30 000». «Но мы же вас даже не знаем». «Не важно, не берите», — говорю я.

  Через два дня возвращаются и говорят, что две ночи не спали, просят уступить обе хотя бы за 50 000. Они купили две картины. Я надеюсь, что берут все-таки искусство! Считаю, что нужно хорошо владеть техникой письма. Шагал, кстати, в школе не получал больше «двойки». «Двойка» для него была как «пятерка» для нас. Потом в Париже что-то там занес в облака. И стало это уникальным явлением. Как шоу, раскрутили — и все! Часто к искусству это имеет мало отношения. Или вот у одного скульптора в Лондоне взяли просто куб. По кирпичикам разобрали. В музее снова сложили куб и заплатили полтора миллиона долларов за идею. Вот как это делается!

Никас Степанович Сафронов Родился 8 апреля 1956 г. в г.Ульяновске. Отец - Сафронов Степан Григорьевич (1910 г.рожд.). Мать - Сафронова Анна Федоровна (1920 г.рожд.), уроженка г.Паневежиса (отсюда литовское имя сына - Никас).

Никаса Сафронова можно занести в книгу рекордов Гиннесcа по количеству портретов великих людей. Иметь в своей коллекции его полотно – показатель престижа. Никас самодостаточен, работает в доме с видом на Кремль и иногда выезжает в Великобританию – в собственный замок неподалеку от Глазго. 

А это на "закуску" плагиат:

1.Уильям Бугро "Пойманная" 1891 год

2. Никас Сафронов "Ангел" 1993 год