Маленькие истории про любимые игрушки

Плюшевый тигр или безволосая кукла, — игрушка могла стать любимой на неделю, а могла — на всю жизнь, но связанные с ней эмоции бывали так сильны, что под час производили неизгладимое впечатление на окружавших нас взрослых.

Некоторые из этих игрушек отправлялись с нами в бесконечное путешествие по городам и странам, переходили к нашим детям, переживали несколько «операций» — и до сих пор остаются любимыми.

Огромное спасибо всем, кто поделился своими «игрушечными» историями.

Моей любимой игрушкой до 10 лет был старый дедушкин наградной пистолет, не заряженный, конечно. Это была она. Она была у меня в играх принцессой, у нее были кукольные одежды и колясочка с подушкой и одеялком. Домик с кроваткой и столом. Куклы ходили к ней в гости и пили чай. А когда на них нападали, она или убивала всех врагов и всех спасала, или убивала свою семью, чтобы спасти их от бесчестья. А в 10 лет мне подарили котенка, который вытеснил все игрушки. (Sitnikova Marina)

Не было у меня в детстве (да нет и сейчас) ни брата, ни сестры. Зато был пластмассовый игрушечный мотоцикл — грязно-розовый, с темно-синими колесами. Он был легкий, пустой внутри, я таскал его по всей квартире, катался на нем, чуть не каждый день протирал его влажной тряпкой. И шепотом, чтобы никто не услышал и не узнал, называл розовый мотоцикл «братиком». Кажется, только однажды проговорился. Уходили куда-то, а я сказал, что не пойду один, только с «братиком». Родители не поняли. Потом, через год или два… Не помню, не важно… Родители решили, что мотоцикл уже совсем старый, пора его выбросить. Я никак не отдавал его. Тогда мне предложили выбор. Мотоцикл оставят, но больше никогда… Слово «никогда» я уже знал и очень его боялся… Никогда не будут покупать новые игрушки. Я подумал (наверное) и выбрал новые игрушки. Братика отнесли на помойку. (Модест Осипов)

Любимым был маленький пластмассовый медвежонок, изумрудный, прозрачный, спиленный мною с зубной щетки. У него был мозг и желудок (пузырьки воздуха, застывшие в пластмассе). Недавно встретил такую же зубную щетку, только красную. Тоже спилил медведя. А тот потерялся. Даже как-то жалко — я сентиментален по отношению к вещам. Это все при том, что игрушек у меня было не просто много, а ЗАВАЛИСЬ. И крутых. А любил медведя, спиленного с зубной щетки… (Ян Яршоў)

Кукла Женя — немецкая, мягко-живо-резиновая, со смешной рожицей. Папа год лежал в больнице, в доме было очень плохо с деньгами, нам с сестрой было по 8 лет. Эти куклы неожиданно появились в магазинах, и сестра изнылась — хочунемогу. Я тоже очень хотела, но точно знала, что денег нет. И на Новый год ей дарят куклу, а я попросила фломастеры (1 руб). И это был первый опыт взрослого выбора — нельзя хотеть, нельзя просить. И раздрай — все же хочется, ужасно! И через три месяца мама принесла мне Женю и сказала, что это от папы. И Женя стала моей прямой линией связи с папой, я ей шептала все, что хотела ему рассказать, через прутик от веника, обвязанный красной ниткой. Женя жива до сих пор, папы давно нет… Все в нее поиграли, только одежки пропали. Надо будет сшить. (Мария Ромейко-Гурко)

Я в детстве просто обожала маленьких куколок. Больших мне не надо было. Мне их привозили — были они ГДРовские, кажется. Свободно такие не продавались. Я им шила одежду, маленькие сарафанчики и юбочки. Одна кукла была негритенок, а другая была с закрывающимися глазками. Я ее звала Моргуша. И именно эта любимая куколка потерялась! На пляже в песке. Мы с папой весь пляж прочесали, но не нашли. До сих пор мне ее жалко… (Ira Lichtenstein)

Осел! Голубой осел на колесиках и веревочке, с грустными глазами и гривой «под горшок». У всех были такие на колесиках, и мне тоже хотели купить пуделя, но я увидела осла и влюбилась. его длинные уши периодически больно попадали мне в глаз, но осла я обожала. (Катя Шитикова)

Мою любимую куклу звали Танька. Я ее, конечно, постригла и попу ей всю исколола, играя в доктора. Платья ей шила бабушка. Когда родители ее выбросили, решив, что она уж совсем страшненькая, я так рыдала, что папа вытащил ее из мусорника, мама ее вымыла с хлоркой, и наша с Танькой общая жизнь продолжилась еще на долгие годы. Много она от меня вытерпела. К сожалению, не знаю, куда она потом делась. (Rimma Kanevski)

Маленький гэдээровский пупс, сантиметра четыре ростом. Мне привезла его троюродная тетка из поездки по странам соцблока. Пупс был очень изящный, из какого-то особенного матового пластика, и разительно отличался от глянцевых советских кукол с грубыми швами. А еще — крошечные пальчики на руках у него немного гнулись, мне это особенно нравилось. Разумеется, я взяла его в садик. Конечно же, там он и сгинул.
Что я почувствовала, когда обнаружила утрату, я не помню. Зато помню, как на следующий день увидела своего пупса в руках у одногруппницы.
— Это же мой пупсик, я вчера его потеряла! — воскликнула я, обрадовавшись находке.
— Ты чего? — услышала я в ответ, — это не твой, у него же ногти накрашены, не видишь?!
Я присмотрелась — на тех самых мягких пальчиках, которые приводили меня в восторг, алел грубый маникюр. Аргумент был убийственный, возразить я не сумела. (Настя Поспелова)

В середине 70-х мы отдыхали где-то «на юге», и в магазине я увидела ее. Деревянная собака с замшевыми ушами и хвостиком-пружиной. Что-то среднее между таксой и бассет-хаундом. К лапам были приделаны колесики так, что она не просто катилась, а перебирала лапками. Я потратила на нее 7 рублей 50 копеек — почти все мои деньги. И Чапа до сих пор живет у меня в шкафу — уже больше сорока лет. (Ирина Лащивер)

Достаточно странно, но года в три-четыре моей любимой игрушкой был калькулятор, который мама приносила с работы. И школьные контурные карты, которые по возрасту не подходили мне и близко, но я их покупал, раскладывал на полу, рисовал границы и раскрашивал страны. Обычные игрушки были, но внимания им уделялось намного меньше. (Александр Ковалев)

Маленькие резиновые фигурки динозавров, их наверняка каждый видел. Это были нулевые. Мы создавали им целые города у подруги или у меня в квартире. И сюжетам наших игр могли позавидовать создатели мелодрамных сериалов. Никто нас не понимал, и это было наше постыдное удовольствие, которым мы грешили лет до 13! (Kseniia Lentsova)

У меня была кукла Катя. А потом я заболела желтухой, и мама принесла ее в инфекционку, я очень просила. Когда я выздоровела, куклу забрать не разрешили. Я очень расстроилась. Через год туда же и с тем же диагнозом попала моя подружка по подъезду. И ей каким-то образом удалось стащить куклу. Но мне она ее так и не отдала. (Юлианна Воробьева)

У меня была кукла Катерина — такая перестроечная копия Барби с белыми волосами. Я красила эти волосы красной акварелью и старательно ставила дыбом. А еще Катерина была единственной куклой, для которой я сделала нижнее белье. Плотно сшила неснимаемые трусы и лифчик из куска зеленой ткани в белый горох. Катерина ходила как очень красивый панк. (Daria Amirkhanova)

Две любимых игрушки были. Кукла, небольшая, с взрослую ладонь, рыжие волосы, похожие на длинный потрепанный искусственный мех, — они постоянно отклеивались. Вся исколотая (это я в доктора играла), с нарисованными веснушками, почирканная шариковой ручкой зачем-то. Тот еще ужас. И большая обезьяна, я ее звала Джуди (услышала же имечко где-то…) Когда родилась сестра, ей все игрушки давали играть, но обезьяна — это было МОЕ! (Maria Weiter)

Лиса мягконабивная. Плоское человеческое клетчатое туловище, как будто в костюме. И менее плоская большая голова. Голова была тяжелее, чем тулово, поэтому постоянно перевешивала. Иногда мы с двоюродной сестрой запускали лису в космос, подкидывая к потолку. От такого обращения голова у лисы отрывалась. Мама пришивала голову обратно. Со временем голова покосилась, а из того места, где должна быть шея, теперь торчат черные нитки. 40 лет это изделие совлегкпрома со мной. Не могу выбросить, валяется у дочери в комнате. (Настя Панина)

У моего троюродного брата был заводной гимнаст на перекладине… Играли в него часами, гимнаст солнышко крутил. А меня было ружье с пружинным спуском, по волкам и уткам стрелять. (Сергей Крылов)

У меня был котик, черный с зелеными глазами, по имени (о, ужас) Симпатяжка. Я с ним спала. Когда мне было лет восемь, у сестры в детском садике была акция «покажи свои игрушки», и мама вместе с несколькими другими моего котика прихватила. Я устроила дикую истерику, не могла без него заснуть, вот это вот все. Не знаю, что там было на самом деле, но по словам мамы, на следующий день в садике объявили карантин, и все мягкие игрушки под него попали. Так я Симпатяжку назад и не получила. (Элла Панеях)

Игрушки в детстве не любила, больше была по книжкам. Но была у меня знаковая вещь — оранжевый ежик на зеленых колесиках. Мама хотела мне купить красивую бабочку-каталочку, но сердце мое сразил этот крохотный и неказистый зверь. И вот так всю жизнь, блин! (Марина Яуре)

Плоский тряпочный заяц, сшитый мамой. Я не могла без него жить ни минуты, поэтому после стирки его приходилось быстро-быстро сушить феном, чтобы сократить нашу разлуку. Когда я повзрослела, его спрятали в мешок с другими игрушками, который остался на зиму на даче и в котором за эту самую зиму успела сдохнуть мышь. Все игрушки заставили отнести на помойку, мол, трупный яд и т.п. Мне было 15, и я рыдала. Да и сейчас пишу, а глаза на мокром месте… там ведь и другие были, не менее родные. (Ирина Маринова)

Небольшой зеленый динозаврик. Я назвала его Денвером, потому что в моем детстве были Дикая Роза, Просто Мария и Династия. Мне подарил его мой дядя, и это мне так запомнилось: у меня отравление, я у бабушки в селе, мне страшно и плохо, а дядя успокаивает меня и дает этого маленького динозаврика-дракошу. Это мой самый верный друг, и он жив до сих пор. Я его теряла, он падал в унитаз, у него рвалась нога и вылезала набивка, у него отклеивался глаз, а когда я ходила на кружок мягкой игрушки, с него сняли мерки и сотворили ему брата. Я Денвера очень люблю, несмотря на то, что мне уже 28. (Олександра Ткаченко)

У меня было несколько больших и маленьких зайцев разных покроев (у каждого свое имя) и чебурашка, сшитый мамой из голубой меховой шапки, и плоский оранжевый тигр — все были любимые. Был большой медведь с «дубовой» головой и кудрявая кукла с короткими ногами — мамины детские игрушки, которые она хранила. Но скорей всего, самым первым из любимых был заяц по имени «Ткнульник», потому что он сгибался и падал носом вниз. (Екатерина Таланцева)

У меня был оранжевый (по крайней мере, изначально) плюшевый слон. Помню, как нам с двоюродным братом пообещали, что купят по игрушке, и как мы предвкушали выбор. Я хотела фиолетового слона, но была счастлива и такому. Лет с шести до шестнадцати мы со слоном (звали его слоник) были неразлучны, я всегда спала с ним в обнимку, а мои братья знали, что самый простой способ вывести у меня эмоции — поиздеваться над слоном. Потом слон пожил со мной в студенческом общежитии в Москве и вернулся в квартиру родителей только вместе со всеми остальными моими вещами. Когда я снова уехала от родителей с одним чемоданом, брать слона с собой не стала, но нежно люблю до сих пор. (Лена Очкова)

Любимой игрушкой всегда был Ромка — мягкая лежащая собака. У него еще был открыт рот, и оттуда высовывался язык. Не помню, как он у меня появился, но помню, что долго выбирала имя: Лесси (в то время шел сериал про нее) или Ромка (тоже было с чем-то связано, но уже не помню с чем). В итоге назвала Ромой и таскала его везде с собой, спала с ним, советовалась, рисовала его. Короче, шагу ступить без Ромы не могла. Сейчас мне 32, а Ромка по-прежнему со мной, смотрит на меня с книжной полки. Все-таки он не просто игрушка, а самый настоящий друг. (Наталья Бондаренко)

Зайка был — светло-кремовый, с белым животиком и мордочкой, прямоходящий — то есть лапки были как ручки и ножки. С крошечным хвостиком и пластиковыми плоскими черненькими косыми глазами. Очень быстро проносился, выступила тканая основа, но любить его я меньше не стала. Нарисовала костюмчик на животе синим карандашом, точно помню прямую вертикальную линию и с двух сторон ряды точек — типа пуговки. Он уже был у меня, когда мне еще не было года, и лет до восьми я его помню точно. Я с ним спала, как суслик, а без него могла и разреветься. Еще была аналогичной фактуры киса, желтая, с белым опять же животом и тонким длинным хвостом. Голова у нее была очень большая, треугольная, и на ней очень хорошо помню зеленые переливчатые пластиковые круглые глаза. Они мерцали, как изумруды. Еще у нее были жесткие усы — пластиковые прутики, на такие вешают ценники на одежду. Усы кололись, я их модифицировала закручиванием при протягивании с усилием, а потом уже в кудрявом виде повыдрала и остальное дорезала ножницами. Так вдвоем зайка с кисой и ушли в помойку после второго класса, и, пожалуй, до сегодняшнего дня не вспоминались.(Ekaterina Shishatskaya)

Пупс ростом с ладонь, иностранного производства (это были ранние 90-е). С толстеньким пузиком, кривыми ножками, короткими темными волосами и большими грустными глазами. Не исключено, что он задумывался мальчиком. Я считала его девочкой, звала Джоанной (последствия чтения «Черной стрелы»), страшно любила и наряжала в платьица, позаимствованные у более красивых кукол. Как говорится, счастья всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным. (Наталия Заславская)

У меня была советская кукла с кудрявыми волосами, отечными ногами и плоскими ступнями. Я любила расчесывать ее шевелюру и так выдрала все волосы ей на темени. Получилась громадная плешь, тонзура, даже тонзурища. Куклу я прозвала «лысый пирожок» и с удовольствием ей играла. А еще мама хранила в платяном шкафу разрисованную фломастерами немецкую куклу с клочковатыми рыжими волосами. Кукла была размером с годоваса, жуткая. Зачем хранила — непонятно. (Алла Арифулина)

У меня был тигр с огромной головищей и красно-оранжевым мехом с черными полосками. Полоски стирались, и нужно было время от времени дорисовывать их черным фломастером. Подарен был дядей Лешей, женатым «другом» моей тети Люси. В бирках к советским игрушкам зачем-то часто указывались имена: кукла Маша, медведь Миша. Тигра «по документам» звали Шарик, вероятно, из-за головы. Мы с дядей Лешей подискутировали и единогласно пришли к выводу, что имя не годится, ибо откровенно собачье. Решено было назвать Шуриком. (Оля Ко)

Псевдоплюшевый Ослик (откуда в Союзе плюш?), у которого так и не появилось имени, был моей самой большой любовью. У него были очень-очень грустные глаза, и цвета он был землистого, и так мне его было жалко! Он был украшен каким-то цветочком, но я этот цветочек оторвала, чтоб ни намека на радость не было, и жалела ослика что было сил. Однажды мама решила его постирать, я не отдавала, она потянула сильнее — и голова осла осталась у нее в руках. Как я рыдала и кричала: «Ты его убила!» — слышал весь подъезд. Ослу до ночи пришивали голову, и я стала любить и жалеть его еще больше, он же теперь раненый. Расстаться с ним я так и не смогла — сидит в шкафу на дальней полке, и я даже вещами завалить его не способна, такой он по-прежнему горький горемыка. (Дарья Березина)

У меня была кукла Барби, очень красивая и редкая, потому что мне ее тетя привезла из командировки в Канаду. Я с этой Барби даже спать ложилась вместе. В садик не брала — жалко было. Но когда однажды поругалась с мамой и на меня накричали, а мне в ответ орать и злиться было запрещено, я от злости сгрызла этой Барби руку — буквально изуродовала, искусав и изжевав всю ладонь. С тех пор она была моя любимая Барби-инвалид. (Наталья Ямницкая)

Когда я была маленькой, у меня был бегемот. Можно еще сказать гиппопотам, но бегемот мне больше нравится. Он был большой, поролоновый, бежево-розовый. Язык во рту, ноздри и внутренняя поверхность ушей из темно-красного мягкого фетра. Гладить пальцем эти фетровые вставки было очень приятно, и мне, и бегемоту. Имени у него не было, потому что зачем? — на свете не так много бежево-розовых бегемотов из поролона. Еще у меня были маленькие пластмассовые пупсики, которым я шила одежду, бумажные куклы, которым я рисовала и вырезала одежду, и мягкие игрушки, которые я шила сама по книжке, но это было уже гораздо позже. Пупсики и куклы приходили и уходили в небытие, а розовый бегемот был всегда со мной. Хотя на самом деле со мной он был только когда я бывала у бабушки — один месяц в году. Я засыпала и просыпалась с бегемотом, не носила его на улицу, чтобы, не дай бог, с ним чего не случилось. Когда мы возвращались к себе, на Дальний Восток, бегемот оставался у бабушки, ждать меня до следующего года, потому что он бы занял много места в чемодане, а у нас и так было полно вещей. Но это было к лучшему, потому что пока он меня ждал, он был в надежном месте. И я ждала. Мне часто снилось, как я приезжаю и залезаю в бабушкин шкаф — в нижний выдвижной ящик, который открывается туго, со скрипом, и пахнет немного нафталином и свечками. Две бронзовые висюльки выскальзывают из пальцев, но я тяну, тяну, а потом подвигаю отрезы и новые тапки, и там, за ними, лежит мой бегемот. И смотрит на меня влажными от счастья коричневыми пуговицами. Потом мы лежим с бегемотом на гобеленовом пледе в разноцветную шашечку, и я пробую пальцем фетровые шершавости — они такие же, как в прошлом году, хорошо, что ничего не изменилось. Постепенно один глаз бегемота куда-то делся. Я помню, как он висел на ниточке, потом оторвался, потом я держала его в руке, чтобы дать матери пришить, потом он все-таки потерялся. (Julia Zolotko Grinberg)

Любимых игрушек было три. Первая — большой мягкий лев, которого мама привезла в 1991-м из Америки; ничего подобного в отмучивающемся Советском Союзе не продавалось, и когда мама везла льва в электричке, напряженное и завистливое внимание всего вагона было приковано к ней (а когда она шла со мной по рынку, то за привезенную из той же Америки куртку меня хватал какой-то кавказский торговец, приговаривая «Продай куртка»); Лев образовывал семью с карикатурной плюшевой Львицей, формой скорее напоминающей телефонный аппарат, и Львенком в панаме, но они воспринимались как дополнение. Вторая игрушка — железный, неубиваемый советский самосвал, у которого, если повертеть ручку, со скрипом откидывался кузов. Самосвал катался по полу со страшным грохотом. Я играл с ним лет до тринадцати: в этом уже солидном возрасте сажал в него пластилиновых чуваков и снимал про них шпионские фильмы. Сейчас с этим самосвалом играют мои дети. Третья — американский составной динозавр из деревянных кусочков. Кусочки собирались строго определенным образом, но я умудрялся впихивать их всякий раз по-разному, так что динозавр напоминал циркача-конторсиониста. Не так давно младший мой сын все-таки его доломал. (Лев Оборин)

У моего друга был отец гончар. Он постоянно подгонял мне довольно нелепых глиняных хомяков, драконов, мышей, крокодильчиков и собак. Это был для меня целый мир. Каждого нового зверя приветствовали, был ритуал инициации, как в Доме-2. Решали, где он будет жить, кто соседи. Когда поток игрушек закончился — наверное, к моим 10-12 годам, — я уже привыкла играть не игрушками, а вселенными. И потом вырезала себе целые города бумажных кукол, сотни. Все были личностями, у всех были имена и непростые судьбы. Я ломала голову, как каждому найти пару. Почти всех кукол я храню по сей день. (Neanna Neruss)