Коллекционер открыток по искусству Борис Щавинский

На фото: заседание бюро секции филокартистов в квартире ее председателя известного ленинградского филокартиста Николая Тагрина. Второй справа — Борис Щавинский. Фото 1967 года. / из архива автора

Почему мой отец, Борис Николаевич Щавинский, в конце 1950‑х годов стал собирать открытки по искусству, что двигало им, осталось для меня загадкой. Казалось бы, предпосылок к этому не было.

 До войны он рос хулиганом, дважды или трижды его оставляли на второй год из‑за «неуда» по поведению. В школе играл в струнном оркестре на домре, любил рисовать. Во время войны служил на бронепоезде «Балтиец», который сражался под Ленинградом. Сначала — старшим связистом дивизиона, затем — пулеметчиком-артиллеристом.

В своей биографии отец сообщал, что во время прорыва блокады в январе 1943 года даже сбил мессершмит из крупнокалиберного пулемета. Сразу после войны учился в военном училище, стал инженером-строителем, служил в Балтийске и Севастополе. Вернувшись в Ленинград, устроился в Стройбанк, в котором и работал до самой пенсии.

Вот тогда‑то он и увлекся коллекционированием открыток, и в этом стала состоять вся его жизнь. Ничто не интересовало его больше, чем это многолетнее упорное собирательство. Сейчас даже трудно сказать, сколько всего экземпляров насчитывает его коллекция. По всей видимости, не меньше ста тысяч.

Он собирал открытки по ­изобразительному искусству всех стран и народов мира, полотна художников, графику, ­скульптуру (и, соответственно, памятники), предметы декоративно-прикладного искусства. Потом, ­после полета Гагарина, стал собирать и ­портреты космонавтов. И еще у него была особенная часть коллекции — несколько альбомов по Гатчине, откуда он был родом.

Говорят, что коллекционер — беда для семьи. Мы жили в коммуналке, и в нашей 18‑метровой комнате открытки были везде. В ящиках отцовского письменного стола, в специально заказанном стеллаже с застекленными полками. Отцу даже удалось «присвоить» себе (уж не знаю, как он договорился с соседями) неглубокий встроенный шкаф, стоявший в маленькой прихожей, и там тоже стояли ящички с ­открытками. Кроме того, он хранил их в каких‑то чемоданчиках, которые были запиханы в разных углах комнаты.

Отец переписывался с коллекционерами из других городов и даже из‑за границы. С немцами — на немецком, который худо-бедно помнил со школы, с поляками и болгарами — на эсперанто. Дело в том, что его дед, Тимофей Александрович Щавинский, был одним из первых пропагандистов этого языка и даже написал учебник эсперанто.

Открытками отец занимался все свободное время. Еще до ухода на работу он садился за свой стол и 15 — 20 минут раскладывал их, сличал поступления, отвечал на письма. Вечером после работы повторялось то же самое…

Два дня в неделю были особыми. Вторник — так называемый приемный день, когда к отцу приезжали другие коллекционеры. А в среду после работы с неизменным чемоданчиком в руках он ездил во Дворец культуры им. Кирова, где проходили встречи членов клуба филокартистов.

Там, на этих встречах, была формальная часть, которая придавала официальный статус клубу, когда коллекционеры выступали с докладами и сообщениями, делали выставки. Но на ­каждой такой встрече они могли обмениваться открытками, а самое главное — вполне легально их продавать. В чемоданчике отца был дежурный обменный фонд. И я помню, как он был доволен, когда приезжал вечером и говорил, что сегодня ему удалось продать открыток на приличную сумму — например, на десять или более рублей.

Это был аргумент для мамы, которая хоть и уважала увлечение отца, беспокоилась о том, чтобы от него не страдал семейный бюджет. У них была договоренность, что на свое хобби он тратит только строго определенную небольшую часть семейных денег, а остальное как‑то выкраивает сам благодаря разным ухищрениям…

А еще для отца важно было, чтобы окружающие оценили его увлечение. В магазине ­«Открытки» на Невском проспекте рядом с кинотеатром «Знание» ему предоставили возможность устраивать выставки. Он делал их на протяжении многих лет совершенно бескорыстно, ­довольствуясь только подписью: «Выставка открыток из коллекции Б. Н. Щавинского».

В конце 1980‑х годов отец ушел на пенсию. Большую часть времени стал проводить на даче, а два дня в неделю приезжал в город заниматься разными делами, в основном связанными с открытками, ездил на почту, чтобы отправить и получить письма и бандероли. Ну и, конечно, как всегда по средам, бывал в своем клубе…

Отца не стало в ноябре 1992 года. Времена тогда были сложные, денег не хватало, и мама иногда говорила мне, что надо продать коллекцию. А я все надеялся, что она еще может как‑то послужить нам. Но, как именно, не представлял… Открытки отца до сих пор со мной, занимают немалую часть моей квартиры в городе Пушкине.

…Я давно заметил, что мы ­часто становимся похожими на наших родителей. И хотя в моих глазах не горит огонек, присущий ­настоящим собирателям, я делаю все то же самое и так, как делал отец. Составляю описание его собрания, переписываюсь с другими коллекционерами, иногда даже занимаюсь реставрацией открыток, чем тоже порой занимался отец. Его дух, память о нем постепенно занимают все большее место в моем сознании.

Сергей Щавинский