150 лет назад родилась самая невинная страсть человечества. - Поздравляем всех коллекционеров!

В декабре 1861 года в Париже вышел первый каталог марок, составленный мелким чиновником Альфредом Потике. Через несколько месяцев Англия предприняла ответный ход — выпустила каталог Фредерика Бути.

В собрании Бути среди прочего оказался и раритет мирового значения — первые марки острова Маврикий (1847). Местный умелец изготовил их по срочному заказу губернатора, которому нужно было разослать приглашения на бал. На этих марках вместо «почтовая оплата» написано «почтовое отделение»: вероятно, замечтавшийся мастер глядел на вывеску почты — вместо того чтобы подумать о смысле наспех сделанной работы. Сейчас рыночная стоимость такой марки доходит до $15 млн. Кто и зачем готов выложить целое состояние за клочок бумаги?

По блогам XVIII века

Марка как знак почтовой оплаты появилась не сразу. Долгое время считалось, что с письмами как с молоком или хлебом — платить должен получатель независимо от того, ждет он письма или нет. Отношения с почтальоном строились так же, как отношения с продавцом-разносчиком: можно обойтись без товаров разносчика, но рано или поздно все покупают «с лотков». Люди могли бы не отправлять письма друг другу по почте, а передавать записки через общих знакомых — если бы почта не превратила письмо в часть огромного капиталистического рынка. Письмо стало передаваться от одного адресата к другому, как передается вексель или расписка.

Введение почтовых марок покончило с многовековым предназначением почты — служить «социальной сетью», способом обмена не только сообщениями, но и идеями, размышлениями и наблюдениями. Корреспонденты XVII и даже XVIII века напоминали современных блогеров: их письма передавались из рук в руки, могли читаться промежуточными адресатами, зачитывались вслух, и их содержание потом пересказывалось по многу раз. Но уже в начале XIX века складывается канон частной переписки. Можно рыдать над письмом, рвать его или бережно хранить, но это именно частное имущество, мир частных эмоций. А если марка — знак священной частной собственности, то что удивляться тому, что стоимость редкой марки может равняться стоимости особняка в Лондоне?

Ловушка для Эйхмана

В каталогах Потике и Бути были и марки с простым обозначением номинала, и марки с портретами венценосных особ. Портретные марки — наследие наполеоновского времени, именно тогда возникла мода помещать лица правителей, министров или полководцев (как правило, из прошлого) хоть на ручку трости, хоть на печать местного муниципалитета. Интересно, что изображения монархов почти не вызывали протест. Один из немногих случаев — серия марок, выпущенная в России к 300-летию дома Романовых: ультраправые политики из «Черной сотни» тогда попытались углядеть в гашении штампом лица императора масонские происки (хотя дизайн марок, скорее всего, утверждал сам император).

Марки не случайно были похожи на банкноты — их появление ознаменовало появление всемирной почтовой системы. Частные компании обслуживали движение писем по свету по уже известным тарифам. В конце XIX века Всемирный почтовый союз не раз порывался покончить с беспорядком в мире марок, выдвигались даже предложения ввести в обращение единообразную марку для всей планеты с простым обозначением номинала. В 1897-м съезд союза в Вашингтоне постановил, что цвет марки должен соответствовать номиналу, а юбилейные марки нужно изъять из оборота — в царстве всемирного прогресса не место частным событиям из жизни отдельных стран. Но выполнить постановление не удалось: никто не знал, привязывать ли тарифы всемирных марок к серебряному доллару, золотому французскому франку или вообще считать почтовые марки самостоятельной валютой.

Неудачи почтового союза играли на руку коллекционерам. Где-то продолжали выпускаться марки уже не существующих государств (например, малых итальянских республик и немецких городов, давно утративших государственность). Где-то появлялись частные марки какого-то города или деревни. В некоторых странах инфляция обесценивала номинал марки прежде, чем успевали отпечатать первые пять тысяч экземпляров. Охота за марками, сохранившимися в нескольких десятках экземпляров, приняла вид одержимости.

Многие слышали об убийствах, совершенных ради обладания редкой маркой, но все ли знают, что нацистского преступника Адольфа Эйхмана помогли поймать филателисты? Создатель лагерей смерти скрывался в Аргентине и до смерти мог бы выдавать себя за скромного служащего водопроводной компании, если бы один филателист не похвастался другому, что видел проклинаемого Европой «мерзавца». Так что филателисты, ведя неустанную переписку друг с другом, умеют находить и общих знакомых, и общих врагов.

Некоторые страны даже шли навстречу этой одержимости. Например, Объединенные Арабские Эмираты в 1960-е годы наладили целую индустрию производства малотиражных марок, иногда золотых или серебряных, которые гасились на том же предприятии, где и изготавливались. По тому же пути пошла Экваториальная Гвинея, но филателисты быстро поняли обман и перестали котировать марки, сразу выпущенные как редкие. Фабриковать марки так же нелепо, как фабриковать картинные галереи неблагородно и бессмысленно.

Коллекция как наука

Один из отцов физики ХХ века, Эрнест Резерфорд, разделил все науки на физику и коллекционирование марок. Сказал он это после того, как узнал о присуждении ему Нобелевской премии по химии (по мнению Резерфорда, химия не должна заниматься коллекционированием новых веществ, ее задача — понимать более общие закономерности движения материи). Коллекционирование марок казалось великому ученому областью, где можно смешивать понятия. Скажем, считать знак оплаты художественным произведением — а можно ли представить, чтобы физик стал смотреть на атомы как на произведения искусства?

У марок и правда много общего с наукой. Александр Малинкин, автор специального исследования (его книга так и называется — «Коллекционер»), говорит о заразительности собирательства и его отличии от накопительства. Коллекционировать что-либо так же бескорыстно, как заниматься наукой. И коллекционер именно потому так заинтересован в своей коллекции, так увлечен ею, что в этом увлечении — одна из немногих оставшихся для современного человека возможностей соприкоснуться с естественным миром, с собственными естественными желаниями. Кто просто едет за город на выходные, тот смотрит на природу как турист, а шахматист или коллекционер марок встречается со своей собственной природой и любовно изучает ее.

Как любая наука, коллекционирование марок не прощает дилетантизма. Век назад богатый итальянец Филипп де Феррари собрал огромную коллекцию редких марок: бракованных, разрезанных (марки изредка резали на мелкие номиналы, и почта гасила эти дольки марок), с ошибками печати. Но только после его смерти в 1917 году выяснилось, что некоторые «раритетные» марки изготовили для него предприимчивые типографы, благо нужные клише во множестве хранились в итальянских типографиях. С тех пор слово «ферраритет» означает марку с типографским браком, например с печатью на оборотной стороне, а не на лицевой. Конечно, де Феррари собирал богатый урожай в Италии, где типографы не отличались педантичностью, но вряд ли кто-то из последующих коллекционеров хотел, чтобы и за ним закрепилась слава легковерного скупщика подделок. Ответственность у коллекционера большая: если геолог или палеонтолог уточняет историю земли, ход эволюции, то человек, собирающий марки, сам участвует в развитии мировой денежной системы.

Но и сама наука постоянно меняется. Микробиология, нейрофизиология, биоинформатика все глубже проникают в тайны нашего мозга. Одни исследователи открывают в мозгу участки, ответственные за коллекционирование, другие настаивают на том, что коллекционирование — свидетельство недостаточного развития лобных долей, когда воображение и мышление подменяются простым собиранием фактов. Все, однако, сходятся на том, что мозг коллекционера работает как особый агрегат. И значит, коллекционирование не менее полезно для работы мозга, чем шахматы, кроссворды или бег трусцой.