Солдатики Сергея Улановича

     Все хрущобы выглядят одинаково, но каждый их житель счастлив по-своему. Квартира Сергея Улановича обставлена скромно: стол, стулья, диван, пара стеллажей. Один набит книгами, полки другого занимают драгуны, стрельцы, пулеметчики, богатыри, моряки, мушкетеры и прочий служивый люд всех времен и народов.

Сапожник без сапог

— Некоторые считают, собирать солдатиков — занятие для детей, — улыбается хозяин, разливая хороший чай. — А зря. Я вот недавно в Лондоне по приглашению побывал на международной выставке солдатиков, или, говоря грамотно, военно-исторических миниатюр. Это просто фантастика! Представь: двести десять столов, двести десять собраний со всего мира — и масса народу. Причем детей-то как раз немного, все больше отцы семейств, солидные люди.

— А у тебя большая коллекция?

— Да нет. Я сапожник без сапог: в основном создаю, а не собираю. Всего-то пару сотен штук имею, даже показывать стыдно. Одним из самых серьезных в России коллекционеров был академик Лихачев, крупным считался Александр Бенуа, его коллекция заложила основу эрмитажного собрания. Очень много собрал Михаил Люшковский, петербуржец. У него было 150 тысяч фигур. Говорят, если все его войско построить на Невском в колонну, она растянется от Московского вокзала до Зимнего дворца. Когда Бондарчук снимал «Войну и мир», то никак не мог мысленно нарисовать картину Бородинского сражения. Люшковский приехал к нему с чемоданами и расставил солдатиков на полу. Бондарчук сразу все понял.

Уланович наливает мне еще чашку. Только теперь я замечаю, что на ней изображен английский королевский гвардеец на фоне Виндзорского замка, в красном мундире и черной мохнатой шапке. У Улановича на кружке такой же, но с волынкой.

— Самой древней коллекцией считается «Терракотовая армия», найденная в Китае, — продолжает Сергей. — Восемь тысяч фигур в натуральную величину: пехотинцы, лучники, кавалеристы на лошадях, колесницы в боевом порядке. Причем все портретные копии — полное воспроизведение личной гвардии императора Цинь Шихуанди, того самого, что задумал Великую стену. Игрушечную армию захоронили рядом с ним, чтобы она и в царстве смерти билась за него. Так же было в Египте: когда умирал фараон, вместе с его мумией в пирамиду замуровывали ритуальные манекены воинов.

Примета времени

Многие полководцы, впрочем, при жизни играли в солдатиков, это было для них чем-то вроде шахмат. Солдатиков собирали русские цари. Особенно преуспел Петр III. Когда крыса отгрызла одной из фигурок голову, он поймал ее, соорудил эшафот, построил своих голштинцев во фрунт и под барабанный бой подверг грызуна экзекуции.

Солдатиков делали из золота и серебра, из самоцветов и красного дерева, из слоновой кости и бумаги. К концу XVIII века в Европе нашли самый подходящий для этого материал — сплав олова со свинцом, примерно один к одному. И, что особенно важно, европейские производители (а к тому времени был налажен массовый выпуск) договорились о едином образе и размерах: плоская пешая фигурка высотой 3,5 сантиметра. Именно о таком стойком оловянном солдатике пишет Ганс Христиан Андерсен, богатейший, кстати, коллекционер. И теперь становится ясно, каким образом из одной матери-ложки отлили двадцать фигурок.

Центрами производства игрушечных войск были Нюрнберг и Дрезден, почему первых оловянных солдатиков и называли нюрнбергскими фигурками. В ту пору эти игрушки встречались в каждой городской семье, их продавали в деревянных коробках со стружками внутри. Немцы удерживали первенство вплоть до Второй мировой войны. Бомбежка Дрездена в 1945-м сровняла город с землей, были уничтожены и заводы по производству солдатиков, а восстанавливать их посчитали нецелесообразным. К тому же появилась пластмасса, из которой по всему миру принялись штамповать ширпотреб, в одночасье заполонивший рынок. «Но ты возьми оловянного солдатика в руку, ощути его прохладную тяжесть, — говорит Сергей Уланович, — а после —  какого-нибудь целлулоидного терминатора, которого и солдатиком-то назвать нельзя, и почувствуй разницу».

На столе один за другим появляются кавалерист чапаевского образца с шашкой наголо, матрос в бушлате, перекрещенный патронташем, окаменевший по стойке смирно буденовец в азиатском башлыке, залегший за бруствер пулеметчик в каске, без лица, пограничник с верным Джульбарсом, сигнальщик с колючими флажками, похожий на огородное пугало…

— Солдатик — это примета времени, — развивает мысль Уланович, выстраивая разноперое воинство. — Казалось бы, пустяк, игрушечная вещица, а по сути — документ эпохи, отражающий политическую физиономию государства. Вот посмотри: если солдатик времен Сталина сработан добротно, имеет формы выразительные, я бы сказал, патетические, где-то даже агрессивные, то в 1960-е он как бы смазывается, теряет облик. Брежневский солдатик пытается повторить образ солдата-победителя, но у него ничего не выходит — он примитивен, безлик. Ну а солдатики горбачевской перестройки и (идем дальше) ельцинской демократии — это уже полнейшее убожество. Я не говорю о том, что он аляповат, эклектичен: есть что-то в его обличье и от американского солдата, и от немецкого. Что делать — с кем заигрываем, в того и играем.

«Сиянье шапок этих медных»

На столе, откуда ни возьмись, как из засады, вырастает стрелец в лихо заломленной шапке, палящий из пищали с бердыша.

— Военная мода всегда ориентировалась на того, с кем ты «дружишь». Стрельцы первых потешных войск, например, носили уже не русские, а венгерские кафтаны. Петр же одел регулярную армию в общеевропейский мундир. Ну так Россия и стала европейской державой! Случались, конечно, перегибы в сторону того или иного «друга». Кому не знаком образ павловского пехотинца в напудренном завитом парике и митроподобной гренадерке! Помнишь, у Пушкина: «Сиянье шапок этих медных, насквозь простреленных в бою»?

— Такие неказистые, неудобные шапки…

— Не скажи! Неудобно были одеты только самые первые гренадеры. Вообрази солдата, пытающегося метнуть чугунную бомбу с зажженным фитилем, в широкополой шляпе, по европейской моде. При метании гранаты, или, как говорили, гренады, можно было задеть поля шляпы и себя самого подорвать. Поэтому поля обрезали, и появилась эта самая гренадерка, в которой солдат к тому же выглядел более рослым. К концу XVIII века во всей Европе гренадеры отказались от гранат, а с ними и от подобных шапок. Александр I позволил их оставить только Павловскому полку, отличившемуся в 1807 году под Фридландом. Но в 1814-м, когда мы вошли в Париж, государь посчитал, что в таком старомодном обмундировании «неприлично перед Европой», и одел павловцев в суконные кивера. Однажды, проходя мимо часового этого полка (к тому времени он назывался лейб-гвардии Павловский), царь спросил: «Что, братец, покойно тебе в этом уборе?» — «Так точно! — ответил ветеран и, осмелев, добавил, — только к тому убору мы супостатов уже приучили, а к этому еще придется приучать». Государь задумался. А наутро повелел вернуть павловцам их прежние гренадерки. Говорят, тому ветерану было высочайше пожаловано 100 рублей и звание унтер-офицера. Но главное — пожизненная привилегия: когда Александр I здоровался с лейб-гвардии Павловским полком,  сначала его приветствовал этот солдат, а уж потом остальной полк.

— Я люблю девятнадцатый век, особенно первую его половину,  — продолжает Сергей. — В самом мундире той эпохи преобладало рыцарское начало, ибо солдат шел в нем не убивать, а сражаться. За веру, за царя, за отечество. За идеалы. И понятие врага существовало только на поле брани, а к пленному отношение было милосердным. Денис Давыдов пишет, как его брат был тяжело ранен под Аустерлицем, а выходил его французский офицер. И таких примеров множество. Существовал кодекс чести: мундир, полк, честь мундира — не пустые были слова.

— По-моему, само выражение «честь мундира» навсегда исчезло вместе с мундиром, — говорю я, приканчивая третью чашку. — Оно вышло из обихода в тот день, когда война перестала быть поединком, единоборством и превратилась в машину уничтожения. О каком рыцарстве можно говорить, если несколько ракетоносцев в состоянии стереть с лица земли целое государство? О какой доблести мы толкуем, когда одного нажатия кнопки достаточно, чтобы изменить карту мира?

— Увы, ты абсолютно прав. По мере совершенствования смертоносного оружия мундир постепенно превращался в камуфляж, позволяющий бойцу стать камнем, деревом, пучком травы. Форма цвета хаки, то есть цвета грязи, впервые была введена в Индии в 1846-м. Поначалу она вызвала у офицеров неприятие — казалась неряшливой. А уже во времена Первой мировой все воюющие стороны оделись в эту «грязную» форму.

В белоснежных полях под Москвой

— Что касается рыцарского духа, мне кажется, в русской армии он начал угасать с милютинской реформой, с введением всеобщей воинской повинности. Если до того армия состояла из профессионалов, чей стаж исчислялся не одним десятком лет, то теперь в нее со всех концов империи хлынули новобранцы «без различия званий и состояний», чей срок службы ограничивался шестью годами (во флоте — семью). С одной стороны, армия численно возросла, с другой — начала утрачивать традиции. Дедовщина, низкий уровень подготовки, карьеризм, проблемы с нацменьшинствами, моральное разложение — ведь все это не вчера возникло. Перечитаем Куприна, уж он-то знал школу жизни не понаслышке.

Первая мировая война нанесла нам непоправимый урон, — мой собеседник вздыхает так тяжело, слово урон был нанесен не далее как сегодня утром. — Она прошлась косой не только по рядовому составу, но и по унтер-офицерам, которых порой совершенно бездарно, неоправданно бросали в мясорубку сражений. В период с 1914 по 1915 годы в русской армии чуть ли не трижды поменялся унтер-офицерский состав, главная цементирующая сила. На место опытных воинов, «отцов солдат», заступали революционно настроенные студенты, в несколько месяцев прошедшие школу прапорщиков и получившие офицерские погоны. Некоторых назначали командирами рот! Неудивительно, что гвардейские полки, взращенные этими новоиспеченными «отцами», участвовали в военном перевороте в феврале 1917-го.

Уланович замолчал. Отхлебнул наконец холодного чаю.

Я подошел к стеллажу — на меня, как из машины времени, смотрели павловский гренадер и мушкетер времен Елизаветы, драгун с конским хвостом на голове и улан в четырехугольной конфедератке, с пикой наперевес.

— А вот этого я нашел под Наро-Фоминском, где в 1941-м шли бои за Москву. Алюминиевый, в форме образца сорокового года. — Сергей выуживает из шеренги невзрачную облезлую фигурку.  — Даже чистить не стал, решил, пусть остается как есть. Для кого-то он был талисманом.

Я беру фигурку в руки. Вдруг представляю себе безымянного парня, залегшего в окопе в ожидании танкового огня. О чем думал тот мальчик в белоснежных полях под Москвой, сжимая в кулаке этот острый кусочек металла? Быть может, в последний миг ему вспомнилось, как в детстве он играл в солдатиков.

Алексей Шлыков, «Русский репортер» №41 (369)