Иосифу был всего год, когда от сердечного приступа умер отец. А спустя еще пять лет до этих тихих мест докатились погромы, бушевавшие на юге России. Первые жертвы, первые убитые евреи. 1906-ой год стал пиком эмиграции, и сорокалетняя Амелия со всеми домочадцами (кроме старшей дочери Ралы, успевшей выйти замуж) была среди искателей счастья с котомками за плечами. Тяжелый морской вояж из Либавы (Лиепаи) в Нью-Йорк длился девять дней. Неугомонный Иосиф с утра носился по палубе, когда ему улыбнулся лощеный господин, прислонившийся к перилам верхнего уровня, и сбросил какой-то диковинный шар. Мальчик никогда в жизни не видел апельсина. В ответ на приглашающий жест он без малейших колебаний вскарабкался наверх и был счастлив на время оказаться среди, как ему казалось, небожителей. Вспоминая позднее этот эпизод, сестра Хиршхорна заметила: "Наш Джо всю жизнь хотел быть в первом классе".
В Нью-Йорке семья поселилась в самой бедной части Бруклина. С первых дней Амелия начала работать на фабрике, производящей бумажники. Арифметика ее ранней американской жизни была такова: двенадцатичасовая смена, шестидневная неделя с оплатой двенадцать долларов. Субботними вечерами она еще готовила еду для свадеб и иных торжеств, принося домой остатки чужих застолий. Старшие дети подрабатывали в мастерских одежды и бижутерии. Из скудного семейного бюджета мать умудрялась выкраивать деньги на погашение ссуды за трансатлантический рейс, оплату уроков музыки для детворы, да еще и стоимости пианино.
Скученности старого жилья всегда сопутствовали пожары. Так случилось и на этот раз: ночью загорелся этаж, где жили Хиршхорны. Спасение было возможно только через окна. Старший сын и мать сталкивали остальных на растянутую пожарниками сетку. Все благополучно спаслись, и только Амелия, неосторожно оступившись, упала мимо нее и была увезена в госпиталь. Детей распределили между сердобольными соседями, такими же бедняками, как жертвы пожара. Иосиф, к тому времени уже школьник, пронес это острое ощущение неустроенности и одиночества через всю жизнь. Спустя годы, миллионер Хиршхорн скажет в интервью: "У бедности всегда горький привкус. Я поклялся, что никогда не буду испытывать его вновь".
Своим одноклассникам он завидовал. Еще бы! У всех у них были и папы, и мамы, а один даже приезжал на велосипеде, да еще при бумажном пакете с бутербродом и плиткой шоколада, ранее невиданного им. Был и другой повод для огорчения - его рост. Он был самым маленьким в классе. И когда проводились построения, неизменно оказывался на последнем месте. Сыпались насмешки: "Скажи маме, чтобы она зарыла тебя в песок на берегу океана - тогда ты вырастешь". И его ласковая, мудрая мама утешала любимого малыша: "Чтобы стать великим, не обязательно быть высоким, сынок". И во взрослые годы его рост был немногим более полутора метров. Но комплекса неполноценности он не испытывал никогда. Мама была права.
Первое знакомство мальчика с живописью произошло вовсе не в музеях, об адресах которых он понятия не имел, а в его нищенской квартире. Напуганная случившимся пожаром, Амелия застраховала жизни всех детей, и почта стала доставлять в качестве подарка клиентам от страховой компании красочные календари с репродукциями известных художников. Каждый месяц, отрывая очередную страницу, Иосиф прикреплял ее над кроватью-раскладушкой. Готовясь ко сну, он бросал взгляд на свою галерею, и перед ним проходила панорама изящных дам в вычурных нарядах и париках, рыцарских сражений и религиозных сцен. Это же было первым, что он видел, проснувшись.
Едва пройдя ритуал бар-мицвы и осознав себя самостоятельным, он покидает школу, не оставившую никаких добрых воспоминаний, кроме знакомства с миленькой одноклассницей Дженни Берман, его будущей женой. Продавец газет - с этой важной должности началась его долгая деловая карьера. Подвижный, быстроногий мальчик выбирал самые оживленные перекрестки Манхэттена, привлекая внимание и пешеходов, и водителей необычной рекламой самого себя: он непрерывно пританцовывал, жестикулировал и даже напевал. Весь заработок он отдавал матери, получая от нее на недельные расходы двадцать пять центов. А расходы были немалые - билеты в кинотеатр с непременными героями немых лент на экране и куском сладкого пирога в буфете. Любимым фильмом с нешуточными страстями, который он мог смотреть бесконечно, был "Зов предков" по Джеку Лондону.
Вскоре Иосиф осознал, что денег на "достойную" жизнь ему недостаточно. И через год - он уже посыльный ювелирного магазина в центре города, с окладом двадцать долларов в неделю. Обегая с поручениями фешенебельную округу, он как-то оказался на Уолл-стрит недалеко от здания фондовой биржи и замер: солидные господа в черных сюртуках с белыми платочками в карманах сновали через вертящиеся двери, исчезая в недрах таинственного царства и вновь появляясь. Он хочет быть среди этих волшебников!
А пока жизнь преподнесла ему два урока с противоположными знаками. В его обязанности входило в конце дня помогать в переноске лотков с драгоценностями в металлические сейфы. Однажды рано утром до открытия магазина, подметая пол, он увидел в углу кольцо с изумительной красоты бриллиантом, незаметно скатившееся, очевидно, накануне с лотка. Иосиф отнес его хозяину, и тот от полноты чувств разрешил посыльному время от времени украшать витрины и заводить дорогие часы. Урок состоял в том, что благородство и честность поощряются.
Другая история приключилась, когда Амелия поручила ему разнести заказчикам галстуки, которые она шила всю ночь. На улице незнакомец окликнул его: "Эй, парень, хочешь заработать? Видишь тот дом? Доставь на четвертый этаж это письмо, а я пока подержу твою коробку". Мальчик помчался так быстро, как он умел, а когда вернулся - незнакомец вместе с галстуками исчез. Мать не ругала его, он сам казнил себя беспощадно и дал зарок не забывать этот урок. А вот с однообразной и утомительной беготней по адресам он решил расстаться. Ему исполнилось пятнадцать, когда, несмотря на протесты Амелии, юный Хиршхорн в 1915 году появился на Уолл-стрит.
Он начал медленную атаку финансовой крепости. Времена не способствовали мгновенному успеху - мировая война была в разгаре, биржу лихорадило, а безработица сводила шансы устроиться к минимуму. Соглашаясь на любые условия, он, наскоро подучившись, нашел должность телефониста в старейшей телеграфной компании "Western Union", расположенной вплотную к заветному зданию биржи. В ночную смену через него проходили сотни каблограмм с европейских финансовых рынков, и очень скоро он изучил не только арифметику, но и алгебру манипуляций с акциями и курсами валют. Как только издатель популярного журнала "Magazine of Wall Street", которому представили бойкого парня, предложил быть его биржевым маклером, он без промедления согласился, даже недополучив у "Western Union" зарплату за последние две недели. Прошли годы, и богач Хиршхорн, встретившись на деловом ужине с президентом компании, напомнил ему: "Вы, по-моему, должны мне двадцать пять долларов". На следующий день он получил чек по почте.
|
|
|
А.Дюрер. Иисус на Масличной горе. Именно с гравюр Дюрера началась страсть Хиршхорна к коллекционированию искусства. |
Итак, молодой брокер прошел через вертящиеся двери, сделав решающий шаг к финансовому успеху. У него в запасе были 255 долларов и юношеская дерзость. Через год на его банковском счету уже будет 168 тысяч, что превысит первоначальный капитал в 660 раз. Принцип, который он исповедывал всю жизнь, был таков: иметь дело с деньгами, но не с товарами и услугами. Веху первого миллиона он отметит в середине 20-х. К этому времени Хиршхорн будет членом правлений и даже президентом нескольких процветающих компаний.
Мысли о коллекционировании пришли рано, еще в начальный "биржевой" период. Зайдя однажды в букинистический магазин в поисках биографий знаменитых богачей, он обратил внимание на серию дешевых книг по искусству. Приобретя их по два доллара за штуку, он открыл для себя диковинный мир Альбрехта Дюрера. Через пару дней Хиршхорн случайно увидел в витрине галереи сами гравюры Дюрера. Он тут же приобрел две из них по цене 75 долларов и, несмотря на любые перипетии, никогда с ними не расставался.
Как помнит читатель, Дженни Берман вошла в его жизнь в начальной школе. Теперь наступила пора войти в его дом. Раввин соединил их брачными узами в 1922 году и благословил на свадебное путешествие по Америке. Хиршхорн был потрясен увиденным. Оказалось, что не все на свете ограничивается нью-йоркской биржей, что за Манхэттеном лежит потрясающий мир. Особенно он был очарован Калифорнией. Молодожены даже приобрели 250-акровую куриную ферму в Санта-Розе и погрузились, было, в изучение литературы по выращиванию леггорнов. Прошел месяц в состоянии безоблачной идиллии, и... Хиршхорн с женой, потеряв первоначальный взнос в 500 долларов, поспешно вернулись домой, с пониманием того, что подобный стиль жизни не для них.
Первая дочь Робин родилась через год, затем с периодичностью в два-три года появились сын Гордон и две дочери, Джин и Наоми. Потребовался громадный дом на берегу нью-йоркского залива, украшением и меблировкой которого в староанглийском стиле занялась хозяйка. Горничные сновали по винтовым лестницам, дворецкий следил за порядком, повар колдовал на кухне, а шофер ухаживал за тремя машинами в гараже. В 1927 году Хиршхорн, Дженни и теща (тоже родом из Литвы) предприняли ностальгический вояж в его родное местечко Джукст, где до сих пор жила сестра Рала, владелица крошечного магазина, с супругом и пятью детьми. Овдовев в 1935 году, Рала с семейством переехала, наконец, в Нью-Йорк и поселилась в доме напротив матери. Теперь по праздникам за столом старейшины клана Амелии собиралось до сорока американских Хиршхорнов.
Все складывалось как нельзя лучше, на финансовом небе страны - ни тучки, стоимость акций на фондовой бирже в августе 29-ого достигла своего пика. Так казалось всем... кроме Иосифа Хиршхорна. Невероятная деловая интуиция позволила ему услышать подземные толчки: именно в августе он покинул Уолл-стрит, "унося" с собой четыре миллиона долларов. А 29-ого сентября, названного в истории США "черным вторником", разразился невиданный финансовый кризис: паника на бирже, полный обвал курса акций. Позднее историки будут связывать эти дни с началом "Великой депрессии" (1929-1933).
Начал он замечать подземные толчки и приближение кризиса и в собственной семейной жизни. Он отдавал должное жене, она была потрясающей матерью. Но с пониманием его жизненных устремлений дело обстояло похуже. Ей хотелось видеть мужа дома в определенное время. Ее раздражали его одержимость бизнесом, бесконечные телефонные звонки по ночам, и в особенности - его зарождающаяся страсть к неудержимому коллекционированию. Во время спада в делах он был вынужден сократить штат обслуги в доме, но одновременно безрассудно, как казалось Дженни, приобретал за тысячи долларов первую публикацию драм Шекспира (их насчитывается в мире 230 экземпляров) или редчайшее издание "Риторики" Цицерона на пергаментной бумаге.
И тут вовремя последовал совет друзей обратить внимание на еще неосвоенные территории Канады. Почти сто лет назад американцы двинулись на Запад, в поисках "золотого" счастья, а их северные соседи продолжали кучно селиться только у южной границы, и бескрайние земли с их недрами все еще ждали своих открывателей. Хиршхорн появился в Торонто в 1933 году, без промедления открыл счет в банке на 60 тысяч долларов и вскоре обнаружил: центральная биржа занята в основном мелкими операциями; промышленный рынок в зародыше; враждебность по отношению к Америке - скорее норма, чем исключение. А на садовых скамейках бросались в глаза надписи: "Не для собак и евреев". (Пройдет более сорока лет прежде, чем в канадских провинциях евреи появятся в законодательных собраниях и правительственных кабинетах).
В одной из крупнейших газет он опубликовал рекламное объявление на целую страницу. Начиналось оно так: "Меня зовут "Счастливый Случай" и я обращаюсь к тебе, Канада! - кричали аршинные буквы. - День пришел! Мир у твоих ног и взывает к тебе, умоляя освободить принадлежащие тебе богатства, скопившиеся в матушке -Земле". И стал ждать. Вообще, в его арсенале было несколько шутливых правил. Одно из них гласило: используй две вещи - голову и зад. Первая дана для принятия решений, второй, - чтобы сидеть и ждать, нужно иметь терпение. И Хиршхорн дождался. Скоро от визитеров не было отбоя, телефоны в офисе разрывались. Он установил техническую новинку - панель с подключением 93 телефонных номеров прямой связи с банками, компаниями, клиентами.
Следует заметить, что геология в те времена была для большинства таинственной, если не мистической областью. Легенды и сказки периода калифорнийской "золотой лихорадки" владели умами. Недаром юный Марк Твен давно определил шахту как "дыру в земле с ложью на дне". Хиршхорна такая неопределенность не устраивала. Он взялся за литературу, исследования, карты. И главное - пригласил самых известных геологов. Уже через год скупка акций перспективных добытчиков золота принесла ему чистый доход в триста тысяч. Все указывало на то, что в докембрийских подземных пластах, на огромных территориях от Квебека до Британской Колумбии, его может поджидать припрятанное природой богатство. Так оно и случилось, хотя и не без потерь: некоторые шахты таили "ложь на дне".
Его уже не бранили в канадских газетах как зарубежного "пирата", почтительно называя "капитан корпорации золотоискателей". Сенсационный успех пришел в 1936 году, когда он, по его же словам, "вытащил счастливый миллионный билет". Хиршхорн скупил за бесценок акции гибнущей фирмы и соорудил новую шахту в нескольких метрах от пустой прежней. Она-то и принесла урожай драгоценного жёлтого металла, добыча которого растянулась здесь на десятки лет.
Свое время он делил между Торонто (понедельник-четверг) и Нью-Йорком (конец недели), стараясь между визитами в Манхэттенские галереи и студии художников оставить что-то и семье. Увы, получалось это плохо, наспех. Раздражение Дженни росло, до нее доходили слухи о его адюльтерных приключениях, и даже покупка нового дома в Майами не смягчила ситуацию. Хиршхорн не мог спрятаться от постоянной возни детей и резких окриков жены. Да еще примешивалось собственное нездоровье: у него возобновились юношеские болезни - тонзилит, аденоиды. Свирепый кожный недуг не давал покоя ни днем, ни ночью. В попытке решить проблемы переменой обстановки, было куплено поместье в глубинке Пенсильвании и построен дом-замок в средневековом стиле, без детских комнат, но с гостевыми спальнями на шестнадцать человек. По вечерам приглашенные собирались за длиннющим столом, на противоположных концах которого восседали, как в старинных романах, хозяева. Несмотря на подчеркнутое гостеприимство, каждый из гостей мог заметить, какая пропасть лежит между ними.
В 1944 году, после 23-х лет совместной жизни, Хиршхорны были официально разведены по инициативе Дженни. Далее последовала длительная судебная тяжба, сопровождаемая классическими обвинениями в пренебрежении интересами семьи, невнимательности к детям и даже супружеской неверности. В то время Робин было 22, она была замужем за молодым физиком-теоретиком; Джин, студентке университета - 19; школьники Гордон и Наоми жили с матерью. Бывшая супруга получила по решению суда алименты на себя и детей и два дома, в Нью-Йорке и Майами, со всем их содержимым, включая библиотеку редких книг, писем и рукописей. Через два года она была продана на аукционе за смехотворную сумму 35 тысяч. Ушла с молотка гордость Хиршхорна - первые издания Шекспира, Свифта, Милтона, По и, разумеется, "Риторика" Цицерона...
В 1947 году его очередной избранницей стала молодая художница Лили Хартоу. Миниатюрную красавицу с огромными карими глазами, черными гладкими волосами и оливковым цветом кожи ему представили в одной из галерей, которые он по-прежнему с хронометрической регулярностью обходил своей легендарной танцующей походкой. К этому времени он уже владел десятками ее рисунков. Станет известна шутка Хиршхорна: "Дешевле было жениться на ней, чем покупать ее картины".
Между тем, мир вступил в ядерную эру. С гулким скрежетом захлопнулся "железный занавес", о чем сообщил создатель этого термина Уинстон Черчилль в своей знаменитой фултоновской речи. Было положено начало "холодной войне". На авансцену мировой добычи ископаемых вместо золота вышел иной металл - серебристый уран, залог безопасности западной цивилизации. Одним из первых Хиршхорн осознал это и начал действовать, не мешкая. Канада не числилась тогда, в отличие, например, от Бельгийского Конго или Южной Африки, в перспективных зонах залежей урановых руд. К тому же и геологическая статистика утверждала, что над канадскими землями не слышны сигналы от счетчиков Гейгера, а если они кое-где и фиксируются, то их подает не уран, а его "родственник" - радиоактивный металл торий, не имеющий серьезного промышленного применения.
Все специалисты были согласны с этим тезисом, кроме одного человека - крупнейший геолог с мировым именем Франк Джубин утверждал, что уран залегает не в поверхностных отложениях, а на большой глубине в регионе Блайнд-Ривер (провинция Онтарио). Хиршхорн, которому всегда импонировало нетрадиционное мышление, поверил Джубину, ставшему отныне его главным советником по "земельному" вопросу. Первые же опыты глубинного бурения дали обнадеживающие результаты: из 56 проб - пятьдесят подтверждали правоту геолога. И тут Хиршхорн совершает фантастический маневр, названный позднее в прессе самым крупным секретным лицензированием земельной собственности в истории.
Он создает несколько мощных уранодобывающих компаний и подает полторы тысячи заявок на участки, охватывающие площадь более 56 тысяч акров в зоне Блайнд-Ривер. Чтобы временно сбить с толку конкурентов, дышавших в спину, все заявки были оформлены под невинные цели: охота, рыбная ловля и тому подобное. Десятки посланцев Хиршхорна на самолетах с понтонами высаживались в обозначенных квадратах болотистой местности, чтобы "застолбить" участки, а уж затем и начать бурение. Через несколько лет журнал "Тайм" сообщит, что только две шахты Хиршхорна вырабатывали столько же урана, сколько 600 шахт Соединенных Штатов, а на весь открытый им район Блайнд-Ривер приходится 20 процентов урановых запасов западного мира. В 80-х годах ученые подсчитают, что активность Хиршхорна привнесла в канадскую экономику более 30 миллиардов долларов. Этот вклад оценен по заслугам - его имя включено в перечень выдающихся канадцев в Зале Славы горнодобывающей отрасли страны.
В конце 50-х "урановый король" (так теперь называла его пресса) решил завершить свой канадский период жизни. За 25 лет был пройден долгий путь от "пришельца", которому запрещалось сесть на скамейку в городском парке, до почестей национального масштаба. Его состояние, по подсчетам дотошных газетчиков, приближалось к ста миллионам; пришла пора вернуться в Нью-Йорк и целиком отдаться своей главной страсти - коллекционированию искусства. Да и домашняя ситуация требовала принятия радикальных решений. Глубокого союза с Лили Хартоу не получилось. Тому было несколько причин: раздражавшее его по утрам позднее богемное вставание супруги, а затем, вместо домашнего хозяйства, бесконечное просиживание за мольбертом были мелкими болевыми факторами. Главное было в другом - жена пыталась вторгнуться в его "святая святых": давать советы при покупке живописи. А этого он не разрешал никому, ни "высоколобым" знатокам, ни близким родственникам, ни друзьям. Не то, чтобы его вкус был безукоризненным, но это был его вкус и ему, и только ему, он доверял.
Развод состоялся в 1956 году, на сей раз он не сопровождался бурными судебными сценами и разделом имущества. Его обожаемые картины остались при нем, точнее, в тех многочисленных запасниках, под которые он приспособил нанятые складские помещения и даже собственные офисы. Хранились они в довольно хаотическом состоянии - в сундуках, ящиках, а то и просто прислоненными друг к другу у стен. Пространства явно не хватало, а коллекция все росла и росла. Давно прошел период его увлечения классической стариной, подобной красивым копиям из детского настенного календаря - теперь он предпочитал поздний французский импрессионизм и, в особенности, современный американский абстрактный экспрессионизм. Стиль его покупок был хорошо известен всем "галерейщикам": он мог, извинившись, оставить на время важное деловое совещание, помчаться на очередную выставку и вернуться с добычей, приговаривая с улыбкой: "Кажется, я снова совершил нечто безумное".
А "безумством" могло оказаться полотно никому не известного юного художника, которое через несколько лет возрастет в цене в десятки раз и принесет славу его создателю. Со временем в тесной близости складских отсеков соседствовали, например, Матисс, Ренуар и Дега с американцами Поллоком, О'Кифф или Калдером. Особое расположение и поддержку Хиршхорна испытывала значительная группа живописцев-эмигрантов из России и среди них такие будущие знаменитости, как Марк Ротко, Бен Шанн, Макс Вебер, братья Сойер...
Любителями арифметики от искусства потом будет подсчитано, что пополнение хиршхорновской коллекции происходило по этапам в соответствии с ростом его финансового могущества, и, в частности, в "пиковое" десятилетие 1955-65 темп его приобретательства составил поражающее воображение цифру - две картины в день (!), а расходы каждого года приближались к миллиону долларов. Однако существовало одно огорчительное обстоятельство - он не мог удовлетворить свою тягу к монументальной скульптуре, и причина была вполне прозаической: отсутствие свободного открытого пространства. Стало быть, его нужно приобрести, что он и сделал в 1961 году, став хозяином поместья с домом на 25 комнат и огромным парком в городке Гринвич на океанском берегу штата Коннектикут.
|
|
|
Композивия Генри Мура "Король и королева", находящаяся в саду скульптур Музея Хиршхорна |
В этот год произошли еще два важных события в жизни коллекционера. Во-первых, после многолетнего и беспощадного курения (30-35 сигар в день) он решительно бросил эту привычку, и, во-вторых, наконец, встретил женщину своей мечты, ставшую последней миссис Хиршхорн. Ольга Заторская была дочерью эмигрантов из Украины, жила неподалеку от Гринвича и работала в местном агентстве по найму. Скромная сорокалетняя служащая ко времени их знакомства (он явился, чтобы нанять шофера в свой пяти-машинный гараж) уже была разведена и воспитывала трех сыновей. Ее тихий нрав и самоотверженность в делах мужа помогли создать ту домашнюю атмосферу, которой ему всегда недоставало. Свадебное путешествие молодожены начали в Венеции, а завершили в Иерусалиме.
Постепенно парк заполнялся персонажами из его мечтаний. Первыми здесь нашли приют скульптуры всемирно известного француза Огюста Родена, и среди них - прославленная многофигурная композиция "Граждане Кале", посвященная подвигу шести простых жителей небольшого городка на севере Франции, которые в далеком XIV-ом веке предложили себя в качестве заложников, чтобы снять длившуюся год английскую блокаду и спасти сограждан от голодной смерти. Во всем мире имеется всего несколько авторских копий этого впечатляющего монумента (оригинал - на главной площади самого Кале), одна из них встала перед окнами коннектикутской усадьбы Хиршхорна. В конце концов, общее число работ Родена в его коллекции составило семнадцать - самое значительное в каком-либо частном владении.
Другим фаворитом стал английский скульптор - сюрреалист Генри Мур, произведения которого представлены в ведущих музеях современного искусства. С этим автором Хиршхорна связывала личная дружба, возникшая еще в канадский период, когда "урановый король" по делам бизнеса бывал в Лондоне. Теперь настала очередь пятидесяти трем произведениям друга украсить его парк. Покупал он их не напрямую у автора, а обычным порядком - на выставках и в художественных салонах, да и цену платил обычную, отнюдь не "дружественную". Например, за шедевр Мура "Король и королева", репродукции которого включены во многие энциклопедии современного искусства, он заплатил 15 тысяч долларов (сегодня босоногая "королевская чета", в простейшей одежде восседающая на примитивной скамье вместо трона, оценивается в два миллиона).
Любимым местом отдыха Хиршхорнов стала вилла, приобретенная в курортном средиземноморском городке Антиб на Французской Ривьере. Не последним резоном в этом выборе послужила близость к еще одному мастеру, тесное общение с которым составляло важную часть жизни миллионера и во многом влияло на эстетику его взглядов на искусство, - Пабло Пикассо, чьи работы давно украшали коллекцию. А теперь в его обществе он совершал с новой виллы частые набеги на выставки и галереи Парижа и других европейских столиц. Два невысоких, плотных человека - великий художник и великий коллекционер - имели даже похожие фигуры. Хиршхорн вспоминал: "Мы проводили чудесное время вместе в разговорах о живописи. Я обучал его сложным танцевальным движениям. Если ему нравился мой новый пиджак, я тут же дарил ему и он оказывался идеально впору". В наши дни в Антибе, рядом с тем местом, где жил Хиршхорн, открыт превосходный музей Пикассо, маленькая Мекка поклонников его таланта.
В 1956 году у непрерывно растущей коллекции появился "куратор", им стал нью-йоркский художник и искусствовед Абрам Лернер, знакомый с владельцем уже десяток лет. Наконец-то тысячи работ сотен мастеров были профессионально каталогизированы, и каждая нашла свое место. Слава о необычном частном музее год за годом распространялась, за десятилетие через Гринвич прошло 175 тысяч посетителей, причем безо всяких билетов на входе. Но эта скорость Хиршхорна не устраивала, он решил продвинуть свое богатство навстречу зрителю. Лернер, куратор собрания, и Ольга, верный куратор его жизни, тщательно подготовили огромную передвижную выставку из двухсот скульптур, представлявших и XIX-ый век (Домье, Дега, Ренуар, Роден) и XX-ый (53 автора всех стилей и направлений, в основном - американцы). И вот, эта бронзово -мраморная громада двинулась в многомесячное путешествие по восьми музеям Среднего и Дальнего Запада страны, начав с Института искусств в Детройте.
Беспрецедентным успехом завершилась в 1962 году выставка 450 скульптур в музее Соломона Гугенхайма на 5-й авеню в Нью-Йорке. Шквал восторженных откликов в печати, радио- и телерепортажи, имя Хиршхорна у всех на слуху. А сам он в это время задумался над тем, что его "пещера Алладина" переросла размеры частного собрания, и не пора ли безвозмездно передать ее публике. Этими соображениями он поделился с близкими друзьями и советниками. Слухи быстро просочились в прессу. И началось!.. Телефоны в Гринвиче не умолкали. Звонили мэры Лондона, Цюриха, Торонто, Флоренции, Иерусалима и Тель-Авива. Не отставали и американские города. Свои аргументированные просьбы слали Лос-Анджелес и Балтимор, а губернатор штата Нью-Йорк Нельсон Рокфеллер предложил для музея на выбор территории нескольких престижных университетов и даже сохранившееся здание Всемирной торговой выставки. В самый разгар происходящего (например, посол Великобритании по поручению Ее Величества королевы Елизаветы вот-вот должен был прибыть в офис Хиршхорна, чтобы окончательно утрясти местоположение будущего музея в самом центре Лондона), - раздался решающий, "исторический" звонок из Вашингтона. Это был Сидней Рипли, ученый секретарь Смитсоновского Института.
Институт этот был основан полтора столетия тому назад на средства, завещанные богатым англичанином Джеймсом Смитсоном. С тех пор он вырос во внушительный комплекс многочисленных зданий и галерей, от музеев американской истории, азиатского и африканского искусств до зоологического парка, музея космонавтики и Центра сценических искусств. За эту эклектическую "разношерстность" Институт получил в народе ласково-ироническое прозвище "Nation's attic" ("чердак страны"), то есть место, где хранится все, что уже не нужно, но жалко выбросить. Поскольку именно крупного хранилища современного искусства на "чердаке" недоставало, Рипли загорелся идеей поддержать замысел щедрого подарка, стоимость которого по самым предварительным подсчетам оценивалась в 50 миллионов. Дипломатические таланты Рипли "в узких кругах" были хорошо известны, их даже сравнивали с мастерством Талейрана. Для начала он обворожил Хиршхорна, воздействовав на амбициозно -патриотические струны его души: мол, лучшего места для музея, чем главный проспект столицы, смотрящий прямо на Капитолий, не придумать. Абрам Лернер, житель Нью-Йорка, продолжал настаивать на варианте своего родного города, но и в этом случае Рипли преуспел, он привел только две цифры - ежегодное число туристов в городе Большого Яблока миллион, а в Вашингтоне - 12 миллионов. Хиршхорн сдался, поставив три условия: музей должен носить его имя; директором будет Лернер; вход для посетителей - свободный.
Президент США Линдон Джонсон и И.Хиршхорн на церемонии закладки Музея в Вашингтоне, 1969 г. (На трибуне крайняя справа - Первая Леди, Клодия Джонсон, крайняя слева - Ольга Заторская-Хиршхорн)Рипли, зная, что создание в столице музея такого ранга должно быть законодательно освящено Конгрессом, прекрасно понимал, что впереди еще долгая борьба в верхних эшелонах власти, и он начал свою осаду с Белого Дома, точнее - с Первой Леди страны, Клодии Джонсон, известной своими меценатством и любовью к живописи. Сложные дипломатические ходы привели к тому, что летом 1965 года Первая Леди в сопровождении дочери, секретаря и положенного эскорта провела несколько часов в Гринвиче. Она не скрывала своего восторга от увиденного. Высокие гости задержались у картин Томаса Икинса, ее любимого художника. Через короткое время последовало приглашение супругам Хиршхорн на ланч к президенту. Линдон Джонсон был необыкновенно любезен, сердечно благодарил за щедрый подарок нации и выразил убежденность, что новый музей станет украшением столицы. Миссис Джонсон познакомила гостей с художественной галереей Белого Дома, экспонаты которой были отобраны еще Жаклин Кеннеди среди случайных и зачастую безвкусных подарков предыдущим президентам. Хиршхорн обнаружил здесь многих своих давних "знакомцев": Уинслоу Хомера, Мэри Кассатт и других славных американцев. Через неделю к ним добавился превосходный портрет кисти Икинса, перед которым недавно замерла Первая Леди.
Случилось так, что незадолго до 65-летнего юбилея тяжелый инфаркт уложил Хиршхорна в госпиталь. Письмо от Президента страны с пожеланиями выздоровления придало больному силы: "Моя жена, - писал Джонсон, - не перестает говорить мне о посещении Вашей коллекции и восторгаться ею. Мой интерес разогрет до предела". В ответ Хиршхорн пошутил: "Увлеченность современным искусством, господин Президент, дело весьма заразительное. Сужу по себе. Поэтому будьте очень осторожны и внимательно следите за женой". А когда они "поменялись" ролями, и Джонсон лег на операцию по удалению желчного пузыря, то получил из Гринвича телеграмму, которая стала уникальной в корреспондентском архиве Президента США: "Сегодня, в Yom Kippur (Судный День) мы с женой молимся в нашей синагоге во главе с раввином за Вашу быструю поправку. Вы нужны всем нам, и мы любим Вас".
17 мая 1966 года в Розовом саду Белого Дома в присутствии Хиршхорна с Ольгой и высших должностных лиц страны и столицы Джонсон подписал Послание Конгрессу с просьбой принять дар коллекционера и утвердить бюджет на строительство музея. И вот тут-то развернулось то, что предсказывал осторожный Сидней Рипли. Конгресс засыпали возмущенными письмами музеев, архитектурных и иных культурных обществ - предстоит, мол, осквернение главного города страны! На свет было даже вытащено высказывание столетней давности ландшафтного архитектора Фредерика Олмстеда, создателя парковой системы вокруг Капитолия: "Никогда не портите великий проспект столицы пятнами современности". И хотя за целый век этот пуристский завет давным-давно и неоднократно нарушался, недоброжелатели не удержались от укусов. Директор Кливлендского музея искусств прислал решительный протест, утверждая, что "коллекция, созданная одним человеком, известным своими поспешностью и донкихотством в собирательстве, не соответствует сегодняшним стандартам. Подобного рода музей должен быть создан профессионалами и носить имя нации, которой он принадлежит, а не индивидуума". Еще резче высказался настоятель христианской церкви унитариев, имея в виду будущий парк скульптур у здания музея: "Неужели нас заставят смотреть на Капитолий от монумента Вашингтону через кладбище модернистских монстров?"
Некоторые лоббированные законодатели даже настояли на проверке финансовой деятельности дарителя с целью удостовериться в "чистоте" денег, потраченных на коллекцию. 1000-страничный отчет специального комитета был опубликован для ознакомления почтеннейшей публики. Уязвленный Хиршхорн отмалчивался, зато Рипли с бойцовской ловкостью отбивался. Он сумел сделать так, что большая группа конгрессменов посетила Гринвич и своими глазами убедилась, о каком богатстве, передаваемом нации, идет речь. Спустя полгода после начала законодательно-бюрократической процедуры, обе Палаты утвердили закон о создании в Вашингтоне Музея Хиршхорна с бюджетом 15 миллионов, и Джонсон незамедлительно подписал его. Территория площадью в два футбольных поля была расчищена от ненужных строений, и строительство началось, что было отмечено торжественной процедурой закладки фундамента. Музей и сад скульптур были открыты в октябре 1974 года.
В первый же год новый музей принял миллион посетителей, а еще через год находился в списке самых посещаемых музеев страны. Хиршхорн не ослаблял своих филантропических усилий и незадолго до кончины подарил своему музею еще 5500 работ мастеров мирового уровня.
06.12.08
Просмотров: 4018 | Загрузок: 0
| Рейтинг: 1.0/1
На правах рекламы:
Похожие материалы:
Президент США Линдон Джонсон и И.Хиршхорн на церемонии закладки Музея в Вашингтоне, 1969 г. (На трибуне крайняя справа - Первая Леди, Клодия Джонсон, крайняя слева - Ольга Заторская-Хиршхорн)Рипли, зная, что создание в столице музея такого ранга должно быть законодательно освящено Конгрессом, прекрасно понимал, что впереди еще долгая борьба в верхних эшелонах власти, и он начал свою осаду с Белого Дома, точнее - с Первой Леди страны, Клодии Джонсон, известной своими меценатством и любовью к живописи. Сложные дипломатические ходы привели к тому, что летом 1965 года Первая Леди в сопровождении дочери, секретаря и положенного эскорта провела несколько часов в Гринвиче. Она не скрывала своего восторга от увиденного. Высокие гости задержались у картин Томаса Икинса, ее любимого художника. Через короткое время последовало приглашение супругам Хиршхорн на ланч к президенту. Линдон Джонсон был необыкновенно любезен, сердечно благодарил за щедрый подарок нации и выразил убежденность, что новый музей станет украшением столицы. Миссис Джонсон познакомила гостей с художественной галереей Белого Дома, экспонаты которой были отобраны еще Жаклин Кеннеди среди случайных и зачастую безвкусных подарков предыдущим президентам. Хиршхорн обнаружил здесь многих своих давних "знакомцев": Уинслоу Хомера, Мэри Кассатт и других славных американцев. Через неделю к ним добавился превосходный портрет кисти Икинса, перед которым недавно замерла Первая Леди.
Случилось так, что незадолго до 65-летнего юбилея тяжелый инфаркт уложил Хиршхорна в госпиталь. Письмо от Президента страны с пожеланиями выздоровления придало больному силы: "Моя жена, - писал Джонсон, - не перестает говорить мне о посещении Вашей коллекции и восторгаться ею. Мой интерес разогрет до предела". В ответ Хиршхорн пошутил: "Увлеченность современным искусством, господин Президент, дело весьма заразительное. Сужу по себе. Поэтому будьте очень осторожны и внимательно следите за женой". А когда они "поменялись" ролями, и Джонсон лег на операцию по удалению желчного пузыря, то получил из Гринвича телеграмму, которая стала уникальной в корреспондентском архиве Президента США: "Сегодня, в Yom Kippur (Судный День) мы с женой молимся в нашей синагоге во главе с раввином за Вашу быструю поправку. Вы нужны всем нам, и мы любим Вас".
17 мая 1966 года в Розовом саду Белого Дома в присутствии Хиршхорна с Ольгой и высших должностных лиц страны и столицы Джонсон подписал Послание Конгрессу с просьбой принять дар коллекционера и утвердить бюджет на строительство музея. И вот тут-то развернулось то, что предсказывал осторожный Сидней Рипли. Конгресс засыпали возмущенными письмами музеев, архитектурных и иных культурных обществ - предстоит, мол, осквернение главного города страны! На свет было даже вытащено высказывание столетней давности ландшафтного архитектора Фредерика Олмстеда, создателя парковой системы вокруг Капитолия: "Никогда не портите великий проспект столицы пятнами современности". И хотя за целый век этот пуристский завет давным-давно и неоднократно нарушался, недоброжелатели не удержались от укусов. Директор Кливлендского музея искусств прислал решительный протест, утверждая, что "коллекция, созданная одним человеком, известным своими поспешностью и донкихотством в собирательстве, не соответствует сегодняшним стандартам. Подобного рода музей должен быть создан профессионалами и носить имя нации, которой он принадлежит, а не индивидуума". Еще резче высказался настоятель христианской церкви унитариев, имея в виду будущий парк скульптур у здания музея: "Неужели нас заставят смотреть на Капитолий от монумента Вашингтону через кладбище модернистских монстров?"
Некоторые лоббированные законодатели даже настояли на проверке финансовой деятельности дарителя с целью удостовериться в "чистоте" денег, потраченных на коллекцию. 1000-страничный отчет специального комитета был опубликован для ознакомления почтеннейшей публики. Уязвленный Хиршхорн отмалчивался, зато Рипли с бойцовской ловкостью отбивался. Он сумел сделать так, что большая группа конгрессменов посетила Гринвич и своими глазами убедилась, о каком богатстве, передаваемом нации, идет речь. Спустя полгода после начала законодательно-бюрократической процедуры, обе Палаты утвердили закон о создании в Вашингтоне Музея Хиршхорна с бюджетом 15 миллионов, и Джонсон незамедлительно подписал его. Территория площадью в два футбольных поля была расчищена от ненужных строений, и строительство началось, что было отмечено торжественной процедурой закладки фундамента. Музей и сад скульптур были открыты в октябре 1974 года.